Иудино племя

Константин Сергеевич Захарьин родился в Петербурге в 1895 году. Его отец был потомственным дворянином, военным, получившим блестящее образование. Мать, Софья Львовна, умерла в родах. Когда отец погиб в результате несчастного случая на маневрах, Костя остался круглым сиротой. Дальние родственники, особы весьма влиятельные, решили, что мальчик непременно должен пойти по стопам отца, и определили в кадетский корпус. Окончив его, он хотел продолжить военное образование, но тут началась Первая мировая война. Константин мечтал о подвигах и славе, однако в первом же бою был тяжело ранен. О возвращении на фронт не было и речи. Подлечившись, он получил необременительный пост при Главном штабе.

Должность эта была настолько скромной, что после революции он никого своей особой не заинтересовал – ни белых, ни красных. Жил себе спокойно, работая каким-то мелким почтовым чиновником. Казалось, о его контрреволюционном происхождении напрочь забыли. Вот только квартирой пришлось поделиться. Оставшиеся от отца пятикомнатные хоромы на Невском превратились в коммуналку. Константину оставили всего одну комнату, правда, угловую.

Среди получивших ордера был и сотрудник ЧК Арон Зильберштейн. Несмотря на свою страшную должность, он был человеком вполне мирным и даже приятным в обхождении. С соседями ладил, при случае старался помочь, а к Константину питал особые симпатии. Тот к «товарищу» отвращения тоже не испытывал, о классовой вражде старался не вспоминать, не отказывался и от приглашений попить вместе морковного чая с сахарином, поболтать по-соседски. И все же тесной дружбы не выходило: Константин вежливо, но твердо дал понять, что есть определенная грань, за которую заходить нельзя. Это было смело, если не сказать, опасно, но Арон и виду не подавал, что обижен. Впрочем, смелость тут была не при чем. Просто Константин был человеком верующим. Мир рушился, кругом царили кровь, грязь и смерть, но он, как истинный христианин, благодарил Господа за ниспосланные испытания и молил Его простить и вразумить тех, которые, как водится, не ведают, что творят. Именно поэтому он не хотел видеть в Ароне врага и не испытывал к нему ненависти. Но именно поэтому же не мог воспринимать его и как друга. Дело в том, что, не приемля национализма, православная церковь тем не менее предостерегает своих чад от слишком тесного общения с иудеями – последователями иудейской веры. Арон же как раз оказался не только евреем, но и иудеем – его отец был раввином. И хотя сам он отвергал всякую веру вообще, но воспитан был в самых ортодоксальных иудейских традициях и преподанную ему в детстве мораль в глубине души чтил. Будучи человеком весьма неглупым, Арон скоро догадался об истинных причинах сдержанности соседа, но все же по-прежнему приглашал «на чаек».

Арон был еще достаточно молод, всего на пять лет старше Константина, однако весьма споро продвигался по служебной лестнице. Очень скоро по утрам за ним начал приезжать служебный автомобиль с шофером, потом он занял освободившуюся комнату умершей соседки, затем еще одну – таинственно исчезнувшего соседа. И это при том, что многие в те времена жили, что называется, друг у друга на голове. Видимо, сосед занимал высокий пост, но Константин не спрашивал, какой именно.

- Разве тебе не могут дать отдельную квартиру? – вместо этого простодушно удивлялся он.

- Зачем? – точно так же удивлялся в ответ Арон. – Мне и здесь нравится. Вот если женюсь…

Надо сказать, что и тот, и другой были весьма привлекательными молодыми людьми. Причем мужская красота обоих было того сорта, который исключает национальные пристрастия. Одни объясняют это природной целесообразностью, другие – породой. Так или иначе, приходящие к Арону еврейки считали Константина «невероятным душкой», а русские соседки говорили примерно то же самое об Ароне. Причем самой замечательной деталью облика у обоих были глаза – огромные, глубокие, темно-серые у одного и карие у другого.

Жениться оба не спешили. К Арону нередко заходили приятельницы и оставались ночевать. Отношения полов у людей, отменивших Бога и целомудрие, в те годы были более чем вольными. Константин соблюдал себя по-монашески.

Однажды, в начале 1922 года, во время вечерней службы он обратил внимание на одну из певших на клиросе девушек. В Знаменскую церковь рядом с бывшим Николаевским вокзалом Константин ходил каждое воскресенье уже много лет, знал всех постоянных прихожан, но эту девушку никогда раньше не видел.

- Вы не знаете, кто это? – шепотом спросил он у стоявшего рядом церковного старосты.

- Родственница дьякона, - ответил тот. – Сирота. Приехала из-под Пензы. Кажется, Еленой зовут.

Впервые Константин не мог сосредоточиться на словах молитвы, крестился невпопад и все посматривал на клирос. Елена пел чистым искрящимся сопрано, почти не глядя в ноты. Скоро она почувствовала его интерес и засмущалась: то нахмурит тонкие бровки, то поправит выбивающийся из-под платка светлый локон.

После службы он дождался Елену на паперти и сказал – как в воду нырнул:

- Уже поздно. Можно вас проводить?