Иуды и простаки

Но вот что самое существенное для понимания не столько Сталина, сколько Сарнова и его творческого метода. Раскрываю речь. Оказывается, Сталин сказал: «Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня». Во-первых, «старого», а не «старшего», что в данном случае гораздо точней и еще раз доказывает: политик-грузин знал русский язык лучше, чем литератор-еврей. А главное-то, слова «русские» у Сталина нет, его наш друг просто вписал для своего удобства: чтобы было чем возмущаться. Как это называется в цивилизованном обществе, он должен знать без нашей подсказки.

Критик неутомим и неисчерпаем в своих усилиях «забрызгать грязью» или хотя бы принизить Сталина. Так, уверяет, что в 1925 году он был менее значительной и известной политической фигурой, чем нарком иностранных дел Г. В. Чичерин; что даже в 30-е годы в правительстве США не понимали, что за фигура Сталин, чем занимается, какую роль играет в стране. Ну, на каких идиотов это рассчитано!.. В то же время пишет, что после войны «величественные портреты генералиссимуса ежедневно(!) глядели на нас со страниц газет»; что «в газетах его называли Спасителем, причем это слово писалось с заглавной буквы, как если бы речь шла о Христе»; что после войны «едва ли не каждый советский фильм был о Сталине»… На самом деле, если уж ответить на последнюю чушь, о Сталине, в отличие от Ленина, не было ни одного фильма, но были фильмы «со Сталиным», а это не одно и то же.

* * *

Неоднократно поминает Сарнов великий тост Сталина на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 года. Тост этот вот уже почти шестьдесят лет не дает покоя всем сарновым. Старовойтова так и погибла с проклятием ему на устах. Была уверена, что от него и пошел государственный антисемитизм. Эти странные люди ощущают сталинский тост, как шило в заднице, – пытаются вытащить, но не могут. И тогда хлопочут, как бы извратить и оболгать.

Первый раз Сарнов кидается на тост как бы с позиции интернационализма: «Воевали ведь все, не только русские. Зачем же противопоставлять один народ всем другим народам многонационального отечества». Но в тосте не было никакого противопоставления. Его первые же слова были такими: «Я хочу поднять тост за здоровье нашего Советского народа и, прежде всего, русского народа». То есть за здоровье всего народа-победителя, но прежде всего – русского. И это естественно, ибо русские – народ государствообразующий. Если бы подобный тост захотел поднять, допустим, Черчилль, то и он, вероятно, упомянул бы о всем народе страны в целом (то есть и о шотландцах, уэльсцах, ирландцах), но прежде всего сказал бы об англичанах. И де Голль говорил бы не о корсиканцах или алжирцах, а прежде всего о французах.

Другой раз Сарнов изображает знаменитый тост еще и так:

«– У русского народа есть два замечательных качества: ясный ум и терпение.

И Сталин добавил, что другой народ давно бы уже прогнал такое правительство».

Опять вранье и опять воровство. На этот раз у своего друга Бориса Слуцкого. Тот сочинил гнусный стишок «Терпение», жульнически сведя весь тост даже не к двум «замечательным качествам», а к одному, именно к терпению:

Сталин взял бокал вина
(Может быть, стаканчик коньяка),
Поднял тост, и мысль его должна
Сохраниться на века:
За терпение!..
– Вытерпели вы меня, – сказал
Вождь народу. И благодарил.
Это молча слушал пьяных зал.
Ничего не говорил.
Только прокричал «Ура!».
Вот каковская была пора.

Такой омерзительной видится им великая пора нашей победы над фашизмом, пьяной оравой изображают они своих спасителей. А В. Войнович уверяет, что Сталин сказал и не о терпении, а о покорности народа.

На самом же деле в тот незабываемый час всенародного торжества Сталин возгласил: «Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он – руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкость и терпение».

Что же касается «прогнал бы», то у него речь шла не вообще, как хочет представить Сарнов, а о той драматической обстановке, «отчаянном положении», что складывались в 1941 и 1942 годах на фронте. Как уже упоминалось, иные европейские правительства при похожем положении сами бежали: польское – в Румынию, бельгийское и голландское – в Лондон, французское на шестой день сражения – в Тур и т. д.