Юг

«Да разве это фрукта? Кислое, терпкое, аж бабушку с того света видно». За ним и бригадирам свело губы. «Не то, дескать, что в нашем саду. Не то, не то!»

— А у меня, кстати, и ваши есть, — спохватился секретарь и крикнул шоферу: — Сашко, ну-ка дай те, что нам садовник «Червоного лана» вынес.

— Вот это да! — с удовольствием причмокивал Анисим Артемович, беря абрикосы из второго кулька. — Сразу чувствуешь, что имеешь дело с культурной фруктой, а не с какой-то дичкой.

Бригадиры тоже пробовали и в один голос нахваливали. А шофер в это время стоял за машиной и, согнувшись в три погибели, трясся от смеха. С чего бы это он?.. Секретарь же сидел серьезный, слушал густую похвальбу и поддакивал. А когда с абрикосами было покончено, вдруг заявил:

— Должен вас, Анисим Артемович, немного разочаровать. Вот только что вы ели и хвалили днипрельстановские абрикосы. А те первые, от которых вы морщились и плевались, из вашего собственного сада. Для верности Сашко сделал на обоих кульках соответствующие пометки… вот…

С тех пор как только соберутся несколько председателей колхозов, сразу же заводят разговор про абрикосы. «Разве ж это фрукта? Кислое, терпкое, надо окулировать, улучшать сорт». Гасанчук, понятно, в таких разговорах задает тон, ему это как маслом по сердцу.

Но зато вчера Анисим Артемович отыгрался.

Вернувшись ночью из МТС, он на радостях растормошил всю семью. А как же! И жена его Романовна, и сын, тракторист Гриша, и дочка Аленка, работавшая у брата прицепщицей, — все должны были выслушать, как он, Анисим Артемович, отвоевал у Гасанчука комбайн. Ужинал и хвалился:

— «Сталинца» отвоевал!., Пусть теперь Гасанчук «Коммунаром» первого выпуска поскребет… Пусть попробует за пятидневку обкоситься, как пообещал! Ой, долго будешь гонять, Гасанчук, кузнечиков по своей пшенице! Почихаешь на полхедера!

— Он лобогрейки пустит, — отозвался с лежанки Гриша. — У него уже целая батарея стоит наготове.

— Ты спи там! — цыкнул Артемыч на сына. — Не твоя копна молотится.

— А чего? — прыснула дочь в подушку. — Разбудили всех, а теперь молчи.

— И молчи, готовое слушай! Слишком умные все стали… Конечно, мы не такие ученые и вымуштрованные, как Гасанчук, с ними всякий может разглагольствовать. Офицерская дисциплина у нас не заведена, кабинетов не устраиваем, к нам заходят, даже в дверь не постучав. Нет, попались бы вы к нему, он вас прибрал бы к рукам!

— Ну, пошла писать губерния, — сказала Аленка потягиваясь. — Нашло нынче на Петра, будет икать до утра.

— Глянь, кого она жалеет! — пожаловался жене обиженный Анисим Артемович. — Так, может, ему и «Сталинца» отдать — пускай поскорей уберет, пускай хлебосдачу первый в районе вывезет, а твоего отца в отстающие отожмет?! Дожил! В своей хате критикуют. Так критикуйте уже и за то, что в тачанках и колясках не разъезжаю, потому что мои выездные в поле, как проклятые, работают. Критикуйте за то, что поседел и выцвел ваш отец за четырнадцать лет на председательском месте в «Червоном лану». За все критикуйте! За то, что недосыпаю, недоедаю, за то, что артель нашу в этом году в миллионеры выведу! Где уж мне тягаться с Гасанчуком. У него все лучше! У него даже ордена не такие, как у меня, и медали не такие…

— Как раз медали у вас одинаковые, — заметила дочка. — У Петра тоже «За освобождение Варшавы».

Но Анисим Артемович уже разошелся, его трудно было остановить.

— Офицер, «катюшечник», гвардеец! А я что? Сапер с двумя лычками! Мосты ему строил — и только. Переправы ему наводил — и все! Он еще и сейчас красными кантами сверкает, белые подворотнички каждый день подшивает, а я за работой и картуз не соберусь себе купить. Засалился, довоенный… Не спорю, довоенный!.. Зато брошу я этот картуз на нашу пшеницу, так он на колосьях повиснет. А на гасанчукову брошу, так до земли провалится…

— А вы, папа, давно видели его пшеницу? — спросил сын, посмеиваясь под одеялом.

— За меня не беспокойся: я насквозь вижу, где у него что делается. Наперед скажу, сколько центнеров даст каждый его клин.

— Озимая у него не хуже нашей, — убежденно сказала Аленка. — Надеются взять по тридцать в среднем.

— И возьмут, — поддержал сестру Гриша.

Анисим Артемович несколько минут сидел молча. Потом поднялся из-за стола, взлохмаченный, сердитый, и грозно посмотрел на жену. Та даже попятилась к печке.

— Ты знаешь, Мотря, почему у него в этом году такая пшеница уродилась? Наша лесопосадка ему снег задержала. Ясно? Все ветры об нее ломались!

«А разве днипрельстановская посадка не защитила нашу рожь?» — хотела заметить жена, но, прислушавшись к тяжелому дыханию Аргемыча, решила лучше смолчать.

III

Ветры…