В то же время испанское духовенство на первых порах стремилось предстать перед филиппинцами в роли заступника перед королем против насилий светской власти «на местах» (такая «гуманная» политика диктовалась трезвым политическим расчетом. В последней трети XVI в. на Филиппинах произошло 33 крупных восстания против испанских колонизаторов [11, с. 117]). Благодаря переписке духовенства с правительством по этому поводу до нас дошла реальная картина того, как осуществлялось колониальное освоение Филиппин. Так, в меморандуме 1573 г., составленном монахами августинского ордена для Филиппа II, подробно описываются чудовищные злоупотребления, которые чинили так называемые энкомьендеро[16]
в своих владениях (см. [прил., док. 1]).Десять лет спустя епископ Доминго де Саласар писал Филиппу II: «Я не могу найти слов, чтобы описать Вашему Величеству несчастья, несправедливости и притеснения, мучения и нищету, в которую бывают ввергнуты индейцы (филиппинцы. —
Духовенство не возражало против эксплуатации филиппинцев (оно и само вскоре приняло самое активное участие в этой эксплуатации), но оно стояло за организованную эксплуатацию, даже если эта эксплуатация не приносила достаточных доходов казне[17]
. Когда же в 90-х годах XVI в. положение на Филиппинах стабилизировалось, демагогическая деятельность, церкви «в пользу угнетенных» быстро пошла на убыль. Протесты против насилий конкистадоров почти исчезают из переписки. В то же время резко ослабевает интерес церкви к защите прав филиппинских рабов.Теперь, когда наиболее развитые и населенные районы страны были прочно подчинены, а власть местных князей в них была не только подорвана, но и практически уничтожена, когда нужно было уже не столько разрушать старый, доиспанский строй, сколько создавать организационные формы нового, колониального строя, основное внимание колонизаторов обращается к низшему слою местного господствующего класса — старейшинам деревенских общин (барангаев), «благородным» дружинникам бывших князей. Эта прослойка должна была стать социальной базой, низшим административным звеном и основной военной силой колониального режима (ведь сами испанцы составляли ничтожную долю населения страны и при всем своем военном превосходстве не смогли бы долго удерживать его в повиновении). Вместе с тем сами конкистадоры уже захватили большое число рабов и не собирались с ними расставаться. Поэтому закон об отмене рабства довольно быстро был просто забыт.
Предварительно напугав знать перспективой утраты лично зависимых крестьян (рабов) в случае конфликта с испанскими властями, колонизаторы в конце концов договорились с ней за счет эксплуатируемых (в 1594 г. по ходатайству августинцев Филипп II пожаловал филиппинским старейшинам привилегии того же типа, что были даны ранее индейским касикам в Америке: налоговый иммунитет, дворянское звание и др. [208, с. 122]).
Верхнюю страту нового колониального общества составляли, естественно, испанцы. Из них более двух третей, по оценке советской исследовательницы Ю. О. Левтоновой, в XVII в. составляли члены монашеских орденов. Остальная часть — это администраторы, военные и немного частных лиц (испанцы на королевской службе обычно занимали посты пять-шесть лет, после чего, нажившись, покидали Филиппины) [26, с. 74, 82].
Доходы испанской верхушки складывались из трех частей: из прибылей от международной торговли (на Филиппины поступало много товаров из Китая и Японии и значительно меньше — из стран Юго-Восточной Азии, последние вывозились в Мексику в обмен на серебро); из налогов, собиравшихся с местного населения, и из арендной платы за земельные угодья. Эту последнюю форму эксплуатации наряду с испанцами осуществлял и низший слой господствующего класса — местные, филиппинские помещики.