Югорские мотивы: Сборник рассказов, стихов, публицистических статей

Земля, умытая весной,

Еще хранит следы капели,

Ручьи исчезнуть не успели,

Легко играя синевой.

Еще березовых листов

Не слышно лепета и звона,

Но о весне уже трезвонить

Мальчишка-ветерок готов.

Вдруг лучик ласковой рукой

Меня коснется осторожно,

И верится, что все возможно,

Когда встречаешься с весной.

«Жизнью и песней для нас…»

Жизнью и песней для нас

Стал поселок Хеттинский.

Небо бездонное, тихий задумчивый лес.

Если б когда-то здесь жил

Знаменитый Огинский,

То в честь поселка бы он

Сочинил полонез.

Рыжие сосны

На яркой поляне застыли.

Пестрые листья деревьев

Танцуют канкан.

Если бы годы

Немного назад отступили,

Здесь бы картины свои

Нам дарил Левитан.

Тихо в безмолвии

Кружатся листья осенние.

Долго весны и тепла

Этот край поджидал.

Если б сюда смог

Приехать Есенин,

Лучшие строчки стихов

Он бы здесь написал.

Время вернуть, обогнать,

Изменить невозможно.

Пусть же всему

Свой наступит у жизни черед.

Кто-то под вечер

Гитару возьмет осторожно

И о любимой Хетте

Свою песню споет.

«Я помню теплый, летний, шумный…»

Я помню теплый, летний, шумный,

С грозой и радугою дождь.

И оголтело, и безумно

По лужам мчишься – не идешь!

А небо – голубей не сыщешь!

И дышат травы глубоко.

Как глянцем высвечены крыши.

Нарядно! Весело! Легко!

Притихший пруд, ни волн, ни ряби,

Светла осока у воды.

Скользить бы птицею над гладью

И жить, не ведая беды.

Как холодны и как печальны

Теперь дожди! Все грусть да стон.

Где их тепло, прозрачность далей?

И летний дождь – мой детский сон?

«Деревенские бабы Дуни…»

Деревенские бабы Дуни

И крестьяночки тети Клавы,

Вы седели от горьких раздумий,

За работу не жаждали славы.

Лишь бы поле ответило всходом,

Лишь бы тучи ко времени лили.

Вы зоветесь так просто – народом,

И не дарят цветов вам и лилий.

Исцелованы ваши руки

Черноземом, пахучими травами.

Как платочки, светлы ваши души,

Бабы Дуни и тети Клавы.

Иван ЦУПРИКОВ

«Прощай, лейтенант…»

Дым от костра закрывает рубиновые листья рябины, отяжелевшие от седого мха темно-зеленые ветви ели. Даже черный рюкзак с упертым в него карабином под его вуалью окрашивается в молочно-серые тона.

Валентин веткой рыхлит искрящуюся золу, Николай накрывает ее пучком сухой травы, сором из тонких веток берез, сосновых иголок. Костер проснулся, охватывая всполохами огня ветки, траву, выталкивая из себя дым, который, поднимаясь, режет глаза. Валентин щурится, вытирает рукавом набежавшую слезу и отворачивается от костра:

– А я тебя и не помню, – обращается он к соседу. – Даже не ожидал, что судьба сведет так.

– А я запомнил тебя, дорогой, навсегда. Как тогда мечтал грохнуть, растерзать, раздавить! Как же ты тогда меня достал!

– Достал?

– Лучше б я тебя тогда в кишлаке пристрелил сразу…

– У меня первого была такая возможность, – перебил его Валентин.

* * *

Память – как кинопленка: встретился с кем-то из прошлого – и перед тобою начинают открываться картинки давнего времени: сначала в черно-белом исполнении – приблизительные черты лиц, поступков, потом – все четче и четче, с осмыслением, уже в цветовой гамме.

Взвод Валентина тогда первый спустился с гор. В кишлак не пошли, остановились перед ним на возвышенности, у дороги в ущелье. Операция прошла спокойно, без потерь, уничтожили склад с минами, оружием.