Югославская трагедия

— Мало это сказать, другови, — продолжал Арсо. — Главное, нужно покрепче бить врага — бить его так, как это делают славные советские воины, бить по всем правилам современной военной науки. За минувший год мы прошли достаточную боевую выучку, поднялись еще на одну ступеньку в военном искусстве. И я думаю, я хочу быть уверенным в том, что больше не повторится что-либо похожее на Сутеску, где храбрость и мужество партизан были принесены в жертву нашему неумению воевать…

Иован схватил меня за руку.

— Сутеска! Слышишь?! Это — самое страшное…

— Да, да, неумение воевать, — твердо повторил Арсо.

Вучетин не выдержал:

— Это неумение обнаружилось, между прочим, и у нас совсем недавно, при взятии Горного Вакуфа, — сказал он. — А с Синью могло случиться еще хуже…

— Что вы имеете в виду, говоря о Сине? — резко спросил Ранкович, чуть привстав в кресле.

— Я имею в виду случай с двумя черногорцами, — ответил Вучетин. — Совместные действия нашего батальона с Черногорским едва не были сорваны.

— Гм! — Ранкович пожал плечами. — Ну, так я вам скажу, что виноваты в этом вы сами. Зачем допустили расстрел?

— Что-о? — Вучетин поднялся из-за стола. — Кто допустил? Был вынесен приговор… именем народа и выполнен так молниеносно, что мы не успели не только что-либо предпринять, но даже опомниться.

Ранкович с досадой махнул рукой.

— Произошла ошибка. Чудовищная ошибка! Секретарь трибунала упустил при переписке текста слова «считать приговор условным». За свою преступную оплошность он наказан. А председатель корпусного трибунала Громбац смещен мной с должности и назначен к зам в бригаду начальником ОЗНА. Я очень сожалею, что вам не удалось предотвратить расстрел, раз он показался вам несправедливым, — добавил Ранкович и снова откинулся в кресле.

Вучетин смертельно побледнел. В зале стояла такая же тишина, как тогда на поле перед Синью…»

12

«…Прошло некоторое время, прежде чем мы пришли в себя от горестного изумления.

Арсо подтвердил сказанное Ранковичем.

— Но бой за Синь, — добавил он, — показал врагу, что мы сильны своим национальным единством, которого нельзя нарушить. Что же, однако, произошло дальше? Почему к Горному Вакуфу вы бежали скопом, как горные олени, подставив себя под бомбы?

Ночной бой за город Арсо назвал сумбурным, плохо организованным, а предварительную диверсию счел ненужной, неумной выдумкой политкомиссара.

— Здесь партийное собрание, и нам стесняться нечего, — сказал он Катничу, который мрачно уткнулся в свой блокнот. — Я еще и не то с вас спрошу. Я что-то не вижу, чтобы в батальоне хорошо велась агитационная и культурно-просветительная работа. Занимаются ли у вас с коммунистами? Почему они не знают основ политграмоты? Более того. Им преподносятся совершенно неверные понятия, противоречащие марксистско-ленинскому учению… А что делают скойевцы? [58]Их и не слышно. И почему у вас нет политкружков? Почему не проводите регулярных занятий с неграмотными? Не устраиваете общеобразовательных лекций?! Совсем нет бесед по национальному вопросу, а он имеет для нас важнейшее значение? Случай под Синыо подтверждает это. И, наконец, к чему вы держите стенгазету под таким контролем и цензурой, что она у вас на ладан дышит?!

— Под орех разделывает.

— Далековид! — слышался шепоток в зале.

При каждом вопросе Катнич привставал и, переглядываясь с беспокойно ерзавшим на стуле Мачеком, проводил ладонью по лбу, порываясь что-то сказать, но, не промолвив ни слова, садился на место.

— Жизнь батальона, — закончил Иованович, — и на походе и в селах можно сделать интересной, содержательной, кипучей. Была бы лишь инициатива. А без нее любое полезное мероприятие станет казенно-скучным и заглохнет. Вспомните слова нашего замечательного черногорского поэта Петра Негоша: «А удар находит искру в камне, иначе она бы в нем заглохла». Жизнерадостность, воодушевление, подъем настроения — вот что нам необходимо, чтобы с честью выполнить стоящую сейчас перед нами большую боевую задачу.

— Верно! — раздался голос Ружицы.

— Я все сказал, другарица, и готов вас выслушать, — обратился к ней Иованович.

— Мы, скойевцы, хотим работать, очень хотим. Но нам трудно. — Она замялась.

— Говори прямо, не бойся, — подбодрила ее Айша.

— Я скажу. Почему нам нельзя иметь баяна, например? Разве песни и музыка могут отвлечь нас от серьезных задач? Потом еще… — Ружица приблизилась к Арсо и, словно доверяясь ему одному, тихо проговорила: — А если девушка не захочет обрезать свои косы или если она полюбит, это разве очень большое преступление?

И, не дожидаясь ответа, Ружица села на свое место.