Югославская трагедия

— Так вот, друзья, — продолжал Янков, когда Катнич исчез. — Новости хороши, ничего не скажешь. Но нельзя уповать только на союзников. Помните, как мы радовались, когда они высадились в Сицилии, а потом на юге Италии? Все ожидали перемены в войне. Говорили: через месяц-два будет освобождена Югославия, англо-американцы скоро придут к нам! И что же оказалось? Они вот уже целый год топчутся в Италии и только теперь взяли Рим. А Красная Армия за этот год прошла с боями больше полутора тысяч километров и находится уже у границ Румынии. Ждать настоящей помощи надо не от второго фронта, а от русских. — Кича остановил на мне ласковый взгляд. — И скоро, друзья, скоро! Очень жаль, между прочим, что в такие решающие дни мы оторваны от верховного штаба, даже не можем рассчитывать на связь с ним. Он остался в Дрваре, а мы пойдем дальше, в Сербию. Напрасно вообще мы ушли в сорок первом году из Сербии в Западную Боснию. От рабочего класса ушли!

— А верно! Почему мы ушли тогда из Сербии? — задумчиво спросил один из командиров, пропуская табачный дым сквозь отвислые усы. — Нас предали четники, но мы могли вернуться и отомстить. Почему мы не отомстили? Оставили сербский народ на произвол четников!

— Надеялись, что второй фронт откроется на побережье, в Далмации, — с затаенной ухмылкой сказал комиссар второй роты, погладив на висках седеющие волосы. — Выходит, ошиблись. Он открылся вон где, во Франции! Представляете, какая в Дрваре сейчас происходит перетасовка? Верховный штаб, конечно, переедет сюда, поближе к нам!

— Так оно и будет, — убежденно подтвердил Милетич. — Поближе к нам и к болгарским партизанам. Ведь рядом с Сербией, на планинах Центральных Балкан, тоже, наверное, идет борьба. В Болгарии, говорят, есть партизанские отряды. Хорошо было бы с ними связаться.

— Давно пора! — сердито бросил Кича, хмуря лоб. — Но едва ли, братцы, штаб переедет из Дрвара в Сербию. Тут мало наших войск. А то, что здесь много рабочих, горняков и крестьян, которые нас поддержат, — это у нас, к сожалению, считают несущественным.

— Притом же в Дрваре, конечно, безопаснее и удобнее. Там база, — подчеркнул седоватый комиссар, поняв, что Янков разделяет его иронию. — Так что же ты предлагаешь, друже?

— Не оседать тут, а готовиться к походу, к боям, — решительно ответил Янков. — Пока что нужно немедленно найти Перучицу. Он должен был идти вслед за нами с остальными батальонами. Посмотрим, что он скажет. Друже Корчагин, ты поедешь на поиски, как испытанный курьер. А все остальные, — Кича поднялся, — за учебу! Я составил программу занятий, прошу вас в точности ее выполнять. Для того я вас и позвал сюда. За учебу, друзья! — с силой повторил Кича. — Нам нужно воспользоваться отдыхом и многое наверстать. Мы не должны краснеть при встрече с Красной Армией, — добавил он с улыбкой, смягчившей строгое выражение его глаз.

Он отдал нам еще несколько распоряжений по охране лагеря, и все поспешили на митинг.

Обычно молчаливый, замкнутый в себе и даже как-будто робкий, Кича Янков вдруг раскрыл перед нами в этот день свой настоящий характер. Совсем не властный, а скорее мягкий, но как бы исподволь подчиняющий себе. Я невольно подумал: «Откуда у него, такого скромного на вид человека, столько обаятельной внутренней силы?»

2

«…На митинге мы услышали от Катнича все остальные радиосообщения. Масса новостей! Красная Армия уже приближается к Балканам.

— Скоро придет к нам, — говорил Милетич.

Слушая политкомиссара, партизаны переглядывались с чувством облегчения. Я видел сияющие глаза, улыбки, бодро поднятые головы. Все испытывали одно — словно бесконечно долго плелись по трудной дороге, усталые, упавшие духом, и вдруг раздалась музыка. Бодрый марш всколыхнул души, бремя усталости сползло с плеч, в тело влились новые силы, и шаги стали увереннее.

Всюду только и разговоров было, что о Красной Армии. Как всегда в таких случаях, я сразу же стал центром всеобщего внимания. Будто не радио, а я сам принес радостные известия, словно я — один из тех советских воинов-богатырей, шагающих к ним на выручку.

Шагают, шагают! «Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!» — вспомнились гоголевские слова. Мне жали руки, меня обнимали, тормошили. Было бесконечно приятно видеть радость этих людей, и в то же время я испытывал невольное смущение. Совесть постоянно спрашивала меня: а достаточно ли ты сделал для того, чтобы не стыдно было посмотреть в глаза своим товарищам по роте? Встреча-то ведь скоро!

Один боец начертил на песке нечто вроде карты: здесь Днестр, вот Румыния, а это Дунай, и столпившиеся вокруг наперебой объясняли мне, каким путем можно скорее и легче всего пройти Красной Армии в Югославию. Другой спрашивал: как русские солдаты одеты, Можно ли их издали сразу узнать? Потом чуть ли не всей ротой двинулись к источнику, принялись мыться и стирать белье, как перед праздником.