Юлиан Отступник

Все будет так, как во времена его детства в Астакии, когда Гелиос впервые позвал его по имени. Теперь он поднимется вверх и помчится сквозь лазурное пространство с еще большей легкостью, чем тогда, потому что его не будет сдерживать тяжесть тела. Он будет подниматься все выше и выше, направляясь к Солнцу. Он воспарит не только над Халкедоном и Пропонтидой, на которой тысячи маленьких лодок возвращаются в порт. Он воспарит над всей землей. Чем больше он будет удаляться от нее, тем меньшей она будет казаться. Сначала она предстанет перед ним огромной блистающей сферой, потом сияющим диском, а потом — неразличимой точкой, затерянной в бесконечности. Да, это будут ощущения, пережитые в Астакии, но намного более сильные. Только на этот раз он не вернется. За видимым солнцем — которое умрет вместе с ним, раз его глаза перестанут воспринимать его, — он обретет невидимое Солнце, трансцендентное и бессмертное, то, которое мы зовем черным, не умея приписать ему какой-либо цвет, однако яркий блеск его наделен такой мощью, что одного его луча достаточно, чтобы испепелить нас.

Он больше не будет парить в океане света; он сам станет этим океаном, мельчайшей частицей этого грозного пламени, полыхающего от рождения мира, этого неугасимого горнила, искру которого содержит в себе каждое живое существо, а эта искра сохраняет неясную память о своем источнике. Ведь никто из живущих, сколь бы жалок он ни был, не может прожить на этой земле, не любя кого-то: его притягивает к другим именно эта неодолимая сила, причину которой он не осознает.

Философы молчали. Очнувшись от своих мыслей, Юлиан повернул голову и с нежностью вгляделся в их лица. Тут он заметил, что один из них не пришел на его зов. Это был Анатолий, его любимый ученик, которого он сделал начальником канцелярии и который был рядом с ним на протяжении всей кампании.

— Где Анатолий? — спросил он с явным беспокойством. Поскольку никто не осмелился ответить, он повторил вопрос более настойчиво.

— Где Анатолий?

— Анатолий среди обретших счастье, — наконец решился ответить префект Саллюстий.

Анатолий погиб в сражении, но от Юлиана скрыли это, чтобы не расстраивать его.

Услышав об этом, победитель Шапура заплакал.

— Анатолий, Анатолий! — простонал он. — Ты, которого я так любил! Не смерть, а разлука разрывает мне сердце… Неужели нужно, чтобы мне выпало еще и это страдание, прежде чем я отойду?

Присутствующие были взволнованы при виде того, что император оплакивает смерть друга, не проливая слез о собственной смерти. Философы и командиры не могли сдержать рыданий. Но такое проявление слабости показалось Юлиану недостойным.

— Не сокрушайтесь, — сказал он им, вновь обретая твердость духа. — Будет унизительно для всех нас, если вы будете оплакивать своего императора, чья душа готова воспарить на небо и слиться с пламенем звезд…

Элевсинский иерофант похвалил его мужество, и Юлиан ответил ему:

— Разве ты не помнишь слова, которые ты мне сказал, когда я пришел к тебе, еще будучи учеником в Афинах? Ты сказал: «Мужайся, Юлиан! Боги готовят тебе судьбу, не имеющую равных. Ты дашь большое сражение. Это будет апофеоз огня! Огонь низвергнется на землю и испепелит все… В этот день ты предстанешь перед лицом своего Отца. Какая слава!» Так о чем же ты сокрушаешься? Твое предсказание скоро сбудется…

Затем, повернувшись к военным, он сказал:

— Я чувствую, что теряю силы и не смогу долго говорить. И все же я не хочу покинуть вас, не сказав несколько слов. Я часто бывал суров и требователен по отношению к вам. Не пеняйте на меня за это. Это было не по гордыне, а ради того, чтобы восторжествовала Истина. Если мне не всегда удавалось убедить вас, то я по крайней мере всегда приводил вас к победе. Благодаря мне на Рейне и Дунае царит мир, как теперь будет он царить и на Тигре и Евфрате… Возможно, мне не всегда удавались переходы… Мне не хватило времени… К тому же я никогда не стремился управлять… Я всегда предпочитал познавать… И за это я тоже прошу вас не судить меня слишком строго…

В это мгновение черты его лица исказились. Он тихо вскрикнул и прижал руку к правому боку. Но пораненная ладонь только причинила ему еще больше боли. Сделав над собой видимое усилие, он продолжал слабеющим голосом:

— Что до того, кого вы изберете императором после меня, то я предпочитаю ничего не говорить об этом, ибо судьба не позволила мне оставить после себя сына. Боюсь, что в том состоянии, в котором я сейчас нахожусь, я не смогу назвать самого достойного; а если бы я и назвал кого-либо, то подверг бы его опасности в случае, если ваш выбор падет на другого… Выберите же сами из своих рядов того, кто кажется вам наиболее способным поддержать единство и величие империи так, как это делал я…

Дыхание Юлиана стало неровным. Капли пота заблестели на висках. Поскольку было ясно, что наступают последние минуты, Орибасий попросил военных выйти. В шатре осталась только группа философов.