Юлиан Отступник

— Солдаты! — начал он взволнованным голосом. — Я принимаю высшую честь, которую вы мне оказали. Я уверен в том, что правильно понимаю вашу волю, и клянусь вам, что вы не пойдете воевать за пределы Галлии, если не дадите на это своего согласия. Я также объявляю вам, что начиная с этого дня любое продвижение по гражданской или военной службе будет основываться исключительно на личных достоинствах человека. Рекомендации только принесут вред тем, кто будет их предъявлять. А теперь, друзья мои, да будет Бог к нам благосклонен!

При этих словах со всех сторон раздались приветственные крики. Солдаты стучали боевыми щитами о поножи. Юлиан закрыл глаза. В его памяти вновь возник тот грохот бури, который он слышал во время своего назначения и который наполнил его душу радостной дрожью⁹⁵. Он держал глаза закрытыми до тех пор, пока все не стихло. Когда он вновь открыл глаза, то увидел, что вся армия протягивает к нему руки. Из двадцати тысяч глоток вырвался общий возглас:

— Да здравствует император Юлиан! Да здравствует Юлиан Август!

Ему только что исполнилось 29 лет.

XV

На следующий день, когда волнение улеглось, Юлиан смог наконец серьезнее обдумать сложившуюся ситуацию. Положение его было весьма непростым. Легионы, провозгласившие его августом, разошлись по своим квартирам. В Лютеции, как и во всех основных городах Галлии, население одобряло переворот, совершенный военными. Узнав, что восстание удалось, скутарии и гентилы, двигавшиеся в направлении Орлеана, заставили Синтулу повернуть назад и возвратились в Лютецию. Спокойствие было восстановлено во всех уголках провинции…

Однако едва ли это могло успокоить Юлиана. Флоренций и Децентий спешно покинули Галлию и бросились в Константинополь, чтобы оправдаться перед Констанцием и убедить его в том, что не имеют никакого отношения к произошедшему. Их бегство повлекло за собой отъезд множества высших и средних чиновников, отсутствие которых парализовало управление. Вокруг Юлиана искусственно создавался некий вакуум. За пределами Галлии трое из четырех префектов империи: а именно префекты Италии, Африки и Иллирии, — заняли враждебную Юлиану позицию, считая его новым узурпатором.

Однако больше всего его заботило не это. Префекты, в конце концов, не более чем пешки в игре. Важнее было узнать, как отреагировал Констанций, получив сообщение, что гарнизон Парижа поднялся против него. Отношение императора во многом зависело от того, как ему будут представлены эти события. А Юлиан, естественно, не мог ждать от Флоренция и Децентия слов в свою защиту.

Зная болезненную недоверчивость Констанция, Юлиан сомневался, удастся ли ему когда-нибудь заставить его хотя бы допустить, что сам он ничего не делал для того, чтобы спровоцировать восстание, а был вынужден уступить воле солдат, дабы избежать рассеяния армии и потери Галлии.

Как мог он объяснить своему двоюродному брату, что ни в коей мере не претендует на трон? На первый взгляд, события свидетельствовали об обратном, и тем не менее это было так. Мысль о развязывании гражданской войны ради того, чтобы захватить власть, в буквальном смысле слова ужасала Юлиана. Он слишком хорошо сознавал трагические последствия подобных действий и был готов на любые уступки, лишь бы избежать их. Кроме того, он предпочел бы удовлетвориться, как и в прошлом, званием цезаря. Единственное, чего он хотел от Констанция, так это отмены своего непродуманного приказа о переводе войск, который и стал причиной восстания, и предоставления ему, Юлиану, чуть большей независимости в управлении провинцией. Он хотел иметь право самостоятельно назначать военных и гражданских чиновников, осуществлять более непосредственный контроль за управлением финансами, получить из общественных денег суммы, необходимые для выплаты вознаграждения солдатам. До настоящего времени Констанций отказывал ему в этом, хотя подобные функции обычно соответствовали компетенции цезаря. Требования Юлиана не были чрезмерными. Они ни в коей мере не вредили интересам империи. Но независимо от того, согласится ли на них Констанций, ясно было одно: уже нельзя было оставить все по-прежнему и сделать вид, будто ничего не случилось. Иначе легионы вновь взбунтуются. И тогда они без колебаний откажутся от Юлиана и провозгласят августом кого-нибудь другого. В результате наступит время насилия, размах которого невозможно предугадать. Разве не мудрее пойти на компромиссное решение, прежде чем это случится? В надежде убедить Констанция Юлиан направил ему письмо, составленное в самом примирительном тоне. Он писал: