К несчастью, у Цезаря были тогда другие заботы. Цицерон получил письма от своего брата и Цезаря в конце сентября (письмо Цезаря датировано 1 сентября), и известия не внушали беспокойства.[245] Цезарь, построив лагерь на берегу моря, двинулся внутрь страны, но через несколько дней должен был оставить Квинта и экспедиционный отряд, чтобы вернуться к берегу для осмотра флота, которому сильная буря нанесла значительные повреждения.[246] После этого Цицерон не получал писем ни от брата, ни от Цезаря; никто в Риме также не имел их. Не получая известий уже 50 дней,[247] начали беспокоиться и спрашивать себя, что такое произошло на великом сказочном острове. К счастью, через несколько дней письма пришли, успокаивая Цицерона, 24 октября отвечавшего на них.[248] Цезарь снова двинулся в глубь страны; но царь Кассивелавн, притворно отступая перед ним, завлек его далеко от моря через леса и болота; потом он отдал приказ царям областей, которые Цезарь оставил позади себя, взяться за оружие. Так как сообщения с морем были прерваны, легионы вынуждены были тратить силы в схватках с мелкими кавалерийскими отрядами Кассивелавна без всяких решительных результатов. Для того чтобы уничтожить эти отряды, нужна была сильная кавалерия, а у Цезаря она была очень слаба и почти вся состояла из галлов. Очень скоро он заметил, что предприятие становится опасным и что съестные припасы скоро подойдут к концу. Наконец, атребат Коммий, бывший другом Кассивелавна, вмешался, и мир был заключен.[249] Цезарь говорит, что он наложил на Британию подать,[250] но, конечно, даже если Кассивелавн обещал что-нибудь, то он ничего не заплатил, когда римская армия вернулась назад через море. В Галлию Цезарь возвратился в первой половине октября,[251] имея в качестве добычи только многочисленных рабов. Завоевание Британии окончилось полной неудачей.[252]
Высадившись в Галлии, Цезарь узнал о смерти Юлии.[253] Это было несчастьем для отца, потому что он сильно любил молодую женщину, напоминавшую ему о первой и, может быть, единственной любви его жизни, о прекрасных далеких годах молодости и о Корнелии, дочери Цинны, этом другом цветке, сорванном смертью во всей его свежести. Это было также несчастьем для вождя демократической партии, которому Юлия умела сохранять дружбу Помпея. Но у него не было времени предаваться скорби. Весьма важные дела занимали его.
В Риме политическое положение становилось все опаснее. Меммий продолжал свою обструкцию, комиции не собирались, акты насилия повторялись; общество, соскучившееся и испуганное, требовало энергичных мер, каковы бы они ни были, лишь бы порядок был восстановлен, выборы состоялись и не было бы в этом году междуцарствия.
Пользуясь этой тревогой, друзья и льстецы Помпея пустили мысль о назначении его диктатором.[254] Но после этого началась новая борьба. Консерваторы выступили с ожесточенным противодействием, не желая диктатуры Помпея. Они старались ловко воспользоваться народной ненавистью, существовавшей со времен Суллы к этой магистратуре, и заявляли, что они выступают не против диктатуры Помпея, а против диктатуры вообще.[255] В то время как Цезарь и Красc столько заставляли говорить о себе, Помпей, желавший восстановить порядок в Риме и чувствовавший необходимость несколько поднять престиж своего имени, в сущности, желал быть назначенным диктатором, но колебался, страшась непопулярности этой должности и возможной неудачи. По обыкновению он предоставил своим друзьям работать для него, не объявляя своих намерений и не компрометируя себя ни в том, ни в другом смысле. «Хочет он этого или не хочет, трудно сказать», — писал Цицерон своему брату.[256] Таким образом, призрак этой диктатуры стал веять над Римом, то приближаясь, то удаляясь так, что почти исчезал, но всегда для того, чтобы снова появляться.