Юлий Цезарь

Однако все это, вместе взятое, создавало вполне определенную атмосферу недовольства. При выборах консулов на 43 г. большое количество голосов было подано за Марула и Цезетия — трибунов, столь несправедливо отстраненных Цезарем от должности; на статуе полулегендарного Брута появилась надпись: «О, если бы ты жил!», а его потомок и носитель его славного имени обнаруживал на своей судейской трибуне, которую он занимал как городской претор, такие воззвания: «Ты спишь, Брут!» или: «Ты не Брут!», что, конечно, не могло не оказать своего действия.

Формировалось общественное мнение, формировался если еще не конкретный заговор, то во всяком случае довольно явно выраженная оппозиция. Одним из наиболее ранних проявлений этой оппозиционности, которому следует придать определенный вес и значение, как то было сделано самим Цезарем, можно считать опубликование Цицероном его сочинения о Катоне. Это произошло, как уже говорилось, вскоре после отъезда Цезаря на испанскую войну и было наиболее злободневной сенсацией того времени. Влияние этого произведения на римское общественное мнение было очень велико. Известно также, что сочинение Цицерона не только встретило благожелательный прием, но и вызвало к жизни ряд произведений подобного же направления, в том числе и «Катона» М. Юния Брута.

Чрезвычайно интересно отметить тот факт, что в растущих и ширящихся оппозиционных настроениях все более и более определенно начинает проступать некая демократическая струя. Например, не следует забывать, что М. Юний Брут, т. е. один из главных руководителей будущего заговора, в соответствии с традициями той ветви рода Юниев, к которому он принадлежал, был убежденным сторонником «демократической партии». Совершенно справедливо указывает Эд. Мейер и на то, что оппозиционные настроения, постепенно расширяясь, распространились не только на таких сторонников сенатской республики, которые сделали попытку примириться с режимом Цезаря, но и на «демократов», разделявших взгляды Саллюстия, и даже на определенную часть явных приверженцев Цезаря.

Тот же Эд. Мейер в качестве примера подобных настроений ссылается на один из «демократических» памфлетов против Цезаря. В этом произведении использован рассказ о процессе Луция Сципиона Азиатского. Когда этот последний был взят под стражу, то прибывший из Этрурии его брат, Сципион Африканский, силой вырвал его из рук служителей и трибунов. Тиберий Гракх, бывший в то время тоже трибуном, произнес речь, в которой он протестовал против подобной дискредитации трибунской власти и достоинства со стороны частного лица. Оратор вспоминал о том, что когда–то сам Сципион держался совершенно иначе, он даже упрекал народ за то, что его хотели сделать пожизненным консулом и диктатором, а его статуи собирались воздвигнуть на комиции, рострах, в курии, Капитолии и часовне (cella) Юпитера. Он возражал и против того, чтобы его изображение (imago) в триумфальном одеянии выносилось из храма Юпитера. А теперь, мол, он полностью разложился и переступил всякие границы.

Излагая этот инцидент, Эд. Мейер, очевидно, вполне резонно замечает, что почти все перечисленные в рассказе почести были немыслимы во времена Сципиона и потому под Сципионом Африканским на самом деле следует иметь в виду Цезаря. Появление же самого памфлета Эд. Мейер относит к 44 г., т. е. считает, что он стал известен не ранее, чем Цезарь был объявлен dictator perpetuus.

Все это поясняет, на наш взгляд, с достаточной очевидностью то парадоксальное положение, в котором Цезарь оказался, вернувшись в Рим с испанской войны. Мы уже говорили об ошибочности его «политики милосердия», во всяком случае по отношению к сенатским кругам, к староримской курульной знати. Что касается новых фракций господствующего класса, т. е. руководящих кругов муниципиев, богатых отпущенников, посаженных на землю ветеранов, то хотя Цезарь и являлся в какой–то мере их «патроном», но в это время они только (и, в частности, благодаря Цезарю!) еще «набирали силу» и не могли служить достаточно прочной опорой, как, впрочем, и сам Цезарь не мог еще стать достаточно решительным и последовательным проводником их специфических интересов. Предпринятое пополнение сената было малоудовлетворительным (и даже жалким) паллиативом, если иметь в виду достаточно сложный вопрос о социальной опоре. Именно поэтому Цезарю приходилось лавировать между этими homines novi и представителями староримских родов, заигрывая с последними и всячески привлекая их к себе, в особенности после окончания гражданской войны. Неизменной основой экономического и политического веса этих «староримлян» продолжало оставаться крупное землевладение, наиболее основательно подорванное лишь после экспроприаций, проведенных уже в период второго триумвирата.

«Демократические» слои населения в силу ряда упоминавшихся причин не могли представлять для Цезаря в то время сколько–нибудь серьезной политической опоры. Более того, оппозиция режиму Цезаря, переросшая затем в заговор против него, в значительной мере питалась именно этими «демократическими» кругами.