Юлий Цезарь

Из высказанных нами соображений о понятии и термине «цезаризм» следует, что мы склонны занять куда более крайнюю позицию: не искать черт сходства между цезаризмом и бонапартизмом, но, наоборот, взять под сомнение правомерность существования самого понятия «цезаризм». Более того, мы склонны считать, что это понятие, малосодержательное по существу, служит лишь как бы иноназванием или «псевдонимом» понятия бонапартизм, да и возникло оно впервые, видимо, в эпоху наполеоновских войн и империи.

Выше было упомянуто и о том, что вовсе не Цезарю должна быть приписана честь создания политической системы, характеризующей строй ранней империи. Очевидно, эта историческая заслуга принадлежит его преемнику, т. е. Августу. Кстати, подобное утверждение, и об этом тоже говорилось, полностью соответствует римской исторической традиции. Поэтому любая оценка Цезаря как государственного деятеля будет неполной, недостаточной и, вероятно, даже не объективной, если отказаться от попытки сравнительной характеристики, сопоставления «режимов» Цезаря и Августа. По всей вероятности, такого рода сопоставление, проводимое основательно и детально, требует особого исследования, но мы в данном случае ограничимся соображениями и выводами самого общего характера. Причем, говоря «режим Цезаря» или «режим Августа», мы пользуемся этими терминами условно, с той оговоркой, что рассматриваем данные «режимы» не как продукт деятельности вышепоименованных исторических личностей, но как порождение определенной обстановки и условий социально–политической борьбы.

Учитывая данную оговорку, мы считаем вполне допустимым утверждать в противовес наиболее распространенной точке зрения, существующей со времени выхода в свет неоднократно цитированной нами работы Эд. Мейера о монархии Цезаря, тот факт, что Август в принципе был последовательным учеником и продолжателем Цезаря. Однако, не говоря уже о различии темпераментов, следует прежде всего подчеркнуть различие методов, по поводу которых один немецкий историк не без остроумия заметил, что Август как бы затормозил темпы развития, взятые в свое время Цезарем, причем в такой степени, что создавалось впечатление: он не столько продолжает политическую линию Цезаря, сколько противопоставляет себя ей. Этот же историк говорит о крайней «осторожности» Августа, часто заставлявшей предполагать противоположное тому, что он желал на самом деле. Но историк не отрицает того, что Август во «многих отношениях» был продолжателем Цезаря.

Рассуждая в этом плане об Августе, очевидно, следует иметь в виду по крайней мере два обстоятельства: а) Август отнюдь не огульно продолжал все то, что в свое время было сделано или только намечено Цезарем, но, так сказать, «творчески» отбирал (кое–что отбрасывая) отдельные элементы этого наследства; б) нечто, уже «отобранное», что у Цезаря, как правило, было вызвано к жизни «текущими потребностями», а потому и выглядело лишь намеком или довольно изолированной акцией, он развивал в систему. В основе этих методов и особенностей лежало по существу более глубокое различие — различие между действиями «политика» и «государственного деятеля». Отношение к власти тоже было различным: если один из них лишь пользовался сосредоточенной в его руках неограниченной властью и пользовался, так сказать, «персонально», то другой был занят тем, что упорно и последовательно создавал аппарат власти. Именно поэтому режим Цезаря был не чем иным, как суммой отдельных мероприятий (пусть порой очень своевременных, даже имевших важное государственное значение), но отнюдь не системой и, строго говоря, не «режимом», в то время как «режим» Августа — это уже явно государственная система.

«Режим» Августа отличался от цезарева хотя бы тем — и этот момент отнюдь не следует считать легковесным, побочным, не заслуживающим серьезного внимания, — что система (или форма) правления, установившаяся при Августе, получила официально признанное наименование. Это была «восстановленная республика» (res publica restituta), и подобное утверждение поддерживалось всей мощью правительственной пропаганды. Кстати сказать, именно при Августе политической пропаганде начинает придаваться чрезвычайно важное значение и она впервые приобретает черты государственного предприятия.

Следовательно, всякое открытое несогласие с официальным названием существующего режима могло рассматриваться как вредное инакомыслие, как своего рода фронда, а потому в зависимости от воли принцепса могло более или менее решительно подавляться. Во всяком случае был дан заверенный государством эталон. Роковой же ошибкой Цезаря как государственного деятеля было то досадное обстоятельство, что его «режим» не имел никакого официально выраженного наименования и, следовательно, возможность его определения предоставлялась как бы самим гражданам. Эти же последние почему–то довольно единодушно определяли его не иначе как «царство» (regnum), «тирания» и т. п.