Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги

Но, чтобы общая картина не отклонялась от истины и не погружалась в грезы, она должна укладываться в рамки реальных и документально подтвержденных знаний, которыми мы располагаем о прошлых временах. В течение своей жизни я смогла приобрести значительное количество этих знаний, чтобы легко двигаться сквозь туманы истории, и именно сейчас я могу в полной мере оценить значимость этого преимущества. И я не могу позволить своей памяти заржаветь: я тренирую ее, заставляя себя восстанавливать все детали события или эпохи, иногда запрещая себе рисовать схематические контуры и сначала обязывая себя к кропотливой работе по сбору всех данных, из которых складывается материал великой мозаики. Я беру дату или очень ограниченный период – десятилетие или четверть века – и пытаюсь воскресить в своей памяти все, что я могла знать об этой дате или этом периоде, все, что моя память могла зафиксировать по этому вопросу.

Зачем писать все это тебе, о великий друг, который никогда не прочтет этого письма? И даже ты, обладая тем гением, который я тебе «одолжила», возможно, не понял бы, если бы прочитал, что выражает это письмо: усилие прикованной мысли, которая больше не живет, кроме как воспоминаниями, и цепляется за них усилиями памяти, чтобы чувствовать себя живой. Я не поняла бы этого несколько лет назад. Никто не может понять этого, не испытав полного одиночества.

Но это одиночество является также освобождением. Это освобождение от ига категорий нашего рассудка, и это та атмосфера, в которой происходит таинственный подъем сил, о существовании которых мы едва ли подозревали в себе. «O beata solitudo! O sola beatitudo!»[9].

О, если бы это одиночество не было тюрьмой, стены которой источают страдания! Если бы оно сопровождалось тишиной, нарушаемой только пением птиц, вместо того почти непрекращающегося рева, который разносится по длинным мощеным коридорам и состоит из смеси криков, стонов, ругательств и богохульств – чудовищной смеси всех проявлений боли и ненависти.

И что такое излияние внутренней жизни каждого человека в этих стенах, как не тяжелые облака ненависти и невыразимого страдания? И решетки на окнах, кажется, существуют только для того, чтобы предотвратить распространение этого потока ужаса наружу… Но нет ни заборов, ни частокола, которые могли бы остановить ядовитые потоки и остановить их пагубное действие. Сколько человеческих существ, вблизи этой проклятой тюрьмы и во всем мире, находятся под ее влиянием, не осознавая этого и не зная происхождения этих потоков? Существ, чья нравственная атмосфера заражена.

О, реальность зла! Здесь только одиночество позволяет понять ее во всей полноте. И прежде всего одиночество в этой непригодной для дыхания моральной атмосфере.

Друг, ты, владеющий сокровищами науки, ты, обитающий на высотах человеческой мудрости, – ты упустил этот опыт. И именно поэтому есть вещи, которых я не могу тебе объяснить.

III