Юлия, или Новая Элоиза

P. S. Забыл сказать, что г-н Роген предложил мне командовать ротой в полку, который он набирает для сардинского короля. [47]Такое доверие со стороны этого славного человека растрогало меня. Поблагодарив, я ответил, что близорук и не могу поступить на военную службу, да и страсть к науке несовместима с кочевым образом жизни. И я отнюдь не принес себя в жертву любви. Я убежден, что долг каждого — отдать жизнь и кровь отчизне; но нельзя служить государям, которым ничем не обязан, а тем более продавать себя и превращать благороднейшее в мире занятие в гнусное торгашество. Такие правила были у моего отца, следовать им я был бы счастлив и в любви к своим обязанностям, и в любви к родине. Он не желал служить иностранным королям; в войне же 1712 года с честью взялся за оружие, встав на защиту родины. Он участвовал во многих сражениях, и в одном из них был ранен. В битве под Вильмергеном ему посчастливилось на глазах генерала Сакконэ захватить вражеское знамя. [48]

ПИСЬМО XXXV

От Юлии

Друг мой, право же, два слова, сказанные в шутку, по поводу г-жи Белон, не стоят таких серьезных объяснений. Иногда, стараясь оправдаться, производишь обратное впечатление. Именно внимание к пустякам может придать им нечто значительное. Но я уверена, что с нами этого не случится, ибо в любящих сердцах нет места мелочности, а в пустых ссорах любовников почти всегда гораздо больше оснований, чем кажется.

Зато благодаря этой безделице нам представился случай поговорить о ревности. К несчастью, предмет этот для меня весьма важен.

Я вижу, друг мой, что, при наших душевных свойствах и сродстве наших наклонностей, любовь явится краеугольным камнем всей нашей жизни. Если она так глубоко запечатлелась в наших душах, то должна унять или даже поглотить все другие страсти. Малейшее охлаждение чувства тотчас же породило бы в нас смертельную тоску. На смену угасшей любви появилось бы непреодолимое отвращение, вечное уныние, и, разлюбив, мы не прожили бы долго. А мне — да ведь ты отлично знаешь, что только безумная страсть помогает мне переносить весь ужас моего нынешнего положения, — мне суждено или любить без памяти, или умереть от горя. Ты видишь сам, я права, решив серьезно поговорить о том, от чего зависит счастье всей моей жизни.

Насколько могу судить о самой себе, я, мне кажется, хоть подчас и бываю слишком впечатлительна, однако не поддаюсь внезапным порывам. Надобно, чтобы страдания мои перебродили внутри меня, — лишь тогда я решусь заговорить об этом с их виновником, а так как я убеждена, что нельзя оскорбить невольно, то скорее стерплю сотни обид, чем одно объяснение. С подобным характером можно зайти далеко, особенно если есть склонность к ревности, а я очень страшусь, что вдруг обнаружится во мне эта опасная склонность. Знаю, твое сердце создано лишь для моего сердца. Но ведь можно и самому обмануться, принять мимолетное увлечение за страсть и ради прихоти совершить то же, что совершил бы ради любви. Так, если ты сам будешь укорять себя в непостоянстве, хотя оно и мнимое, — тем больше вероятия, что и я, пускай несправедливо, буду обвинять тебя в неверности. Ужасное сомнение отравило бы мне жизнь; я страдала бы не жалуясь и умерла бы неутешной, хотя и любимой по-прежнему.

Заклинаю, предотвратим несчастье, — при одной мысли о нем я содрогаюсь. Поклянись мне, нежный друг, но не любовью (ведь клятвы любви исполняют, когда верны любви и без клятв), а священным именем чести, столь почитаемой тобою, — поклянись, что я вечно буду твоей наперсницей и какие бы изменения ни произошли в твоем сердце, узнаю о них первая. Не уверяй меня, что тебе никогда не придется ни о чем сообщать мне. Верю, надеюсь, что так оно и будет. Но огради меня от безумных тревог, и, если тебе даже не придется исполнить свое обещание, я хочу быть так же спокойна за будущее, как неизменно спокойна за настоящее. Легче будет от тебя узнать, что пришла беда, чем вечно страдать от воображаемых бед. По крайней мере, в утешение мне останутся муки твоей совести. Если ты перестанешь разделять мою страсть, то все же будешь еще делить со мной мои мучения, — и слезы, пролитые на твоей груди, будут не так мне горьки.