Юлия, или Новая Элоиза

Господин де Вольмар взял меня под руку и повел в отведенное мне помещение. «Вот ваши апартаменты, — сказал он мне, — в них никогда не жили и не будут жить посторонние люди. Отныне эти покои будут заняты только вами или будут пустовать». Судите сами, как мне приятно было слышать столь лестные слова, но так как я еще недостаточно их заслужил, то они повергли меня в смущение. Г-н де Вольмар вывел меня из затруднительного положения, ибо, не дожидаясь моего ответа, пригласил пройтись с ним по саду. Там он сумел так повести себя, что я почувствовал себя свободнее; по тону его видно было, что ему известны прежние мои заблуждения, но что он верит в мою прямоту; он говорил со мною как отец с сыном и, выказывая мне уважение, тем самым делал для меня невозможным совершить что-либо недостойное. Да, милорд, он не ошибся, я никогда не забуду, что должен оправдать его и ваше доверие. Но почему на сердце у меня тяжело от его благодеяния? Зачем человек, которого я должен любить, оказался мужем моей Юлии?

В этот день мне, очевидно, было определено пройти через всевозможные испытания. Когда мы возвратились в гостиную, к Юлии, г-на де Вольмара позвали по поводу какого-то его распоряжения, и я остался с Юлией наедине.

Я вновь попал в затруднительное положение, еще более тягостное и совсем непредвиденное. Что ей сказать? Как начать? Осмелюсь ли я напомнить ей о былой нашей близости, о прежних столь памятных днях? Или пусть лучше считает она, что я все забыл и более о прошлом не думаю? Какая пытка обращаться с женщиной словно с посторонней, меж тем как образ ее всегда у тебя в сердце! Но что за гнусность злоупотребить гостеприимством и повести с нею речи, каких она более не должна слышать! Тревожные эти размышления привели меня в полную растерянность, лицо у меня запылало, я не смел ни заговорить, ни поднять глаза, ни пошевелиться, и, думается, я бы так и просидел до возвращения мужа, если б она не вывела меня из этого мучительного состояния. Ее, по-видимому, нисколько не смущало то, что мы остались с глазу на глаз. Она держала себя так же просто, ее манеры не изменились — говорила она или же молчала. Я заметил только, что она старалась вложить в слова свои больше веселья и непринужденности и смотрела на меня взглядом отнюдь не робким или нежным, — взгляд ее был добрым и ласковым, как будто она хотела ободрить, успокоить меня и помочь мне избавиться от стесненности, которой не могла не заметить.

Она говорила о долгих моих странствиях: ей хотелось узнать все подробно, особливо о тех опасностях, каким я подвергался, и о перенесенных мною бедствиях, — ей хотелось, как она мне сказала, по долгу дружбы вознаградить меня за все испытания. «Ах, Юлия, — печально заметил я, — всего минуту я нахожусь возле вас, а вы уже готовы отправить меня обратно в Индию». — «Нет, нет! — ответила она, смеясь. — Но я тоже хочу побывать там».

Я ответил, что написал для вас отчет о моем путешествии и привез для нее копию с этой реляции. Тогда она с живым интересом спросила, как вы поживаете. Я рассказал о вас, и пришлось мне, конечно, при этом вспомнить о своих страданиях и о тех огорчениях, какие я вам причинил. Она была растрогана и, заговорив более серьезным тоном, стала оправдываться и доказывать, что она должна была сделать то, что сделала. Как раз тут вошел г-н де Вольмар, и, к великому моему смущению, она и при нем продолжала свою речь, словно его и не было в комнате. Заметив, как я удивлен, он не мог сдержать улыбки. А когда Юлия кончила свои объяснения, он сказал: «Вот вам образец откровенности, царящей у нас. Если вы искренне хотите быть добродетельным, старайтесь следовать примеру Юлии: это единственная моя просьба к вам и единственное мое наставление. Желание держать в тайне самые невинные поступки — первый шаг к пороку; кто прячется от людей — рано или поздно будет иметь для того основания. Все предписания морали можно заменить следующим правилом: «Никогда не делай и не говори ничего такого, что бы ты не решился сделать известным всем и каждому». Я, например, всегда считал достойнейшим человеком того римлянина, который решил построить свой дом таким образом, чтобы каждый мог видеть, что там происходит.

Я хочу, — добавил г-н де Вольмар, — предложить вам два решения. Вы вольны выбрать то, какое вам больше по душе, но выбрать надо обязательно». Взяв за руку жену и меня, он сказал, пожимая мне руку: «Начинается наша дружба, вот милые сердцу узы ее; пусть будет она неразрывна. Обнимите Юлию, всегда обращайтесь с нею как с сестрою и другом своим. Чем задушевнее станут ваши отношения, тем лучшего мнения о вас я буду. Но, оставаясь наедине с нею, ведите себя так, словно я нахожусь с вами, или же при мне поступайте так, будто меня около вас нет. Вот и все, о чем я вас прошу. Если вы предпочитаете второе решение, можете спокойно избрать его; я оставляю за собой право уведомлять вас о том, что мне не нравится в вашем поведении. Условимся так: если я ничего вам не говорю, значит, вы можете быть уверены, что ничем не вызвали моего недовольства».