Юлиус Фучик

«Не пастор с кадилом стоит над свежевырытой могилой. Выступают революционные рабочие, красные знамена реют над их головами, рабочие говорят от имени тысяч. Внезапно поднимается целый лес рук. Сжатые кулаки. Тысячи кулаков. И тысячи голосов торжественно произносят слова клятвы… Красные знамена развеваются в снежном сумраке, за ними шагают десять тысяч рабочих. Теперь они не безмолвствуют, а поют. Их голоса разрывают тишину. Они двигаются стремительно, как лавина. Скорбь свою они затоптали в снег. Они горды и уверены в своих силах. Не скорбь владеет ими, а ненависть! Это демонстрация силы, а не бессилия.

Нас миллионы, и мы победим!»

Кризис охватывал все новые и новые районы страны, и министерство внутренних дел отдало тайное распоряжение очищать площади городов от «просителей, бунтовщиков, простонародья», беспощадно подавлять любые попытки протеста против голода и безработицы.

Не прошло и четырех месяцев после расстрела в Духцове, как снова пролилась кровь рабочих — на этот раз в Восточной Словакии, в Кошутах. Буржуазные газеты признают, что сельскохозяйственные рабочие Кошут были голодны и возмущены, но тут же добавляют, что «коммунисты-подстрекатели» только «ловили рыбу в мутной воде», что рабочим надо было действовать «подумавши», с. большей осторожностью.

Фучик присутствует на первом заседании парламента после кошутского кровопролития. Стоя в ложе журналистов, он смотрел вниз, на скамейки, предназначенные для представителей аграрной, социал-демократической и национально-социалистической партий. Перёд полупустым залом взволнованно выступал сенатор-коммунист Микуличек.

В редакцию «Творбы» Юлиус Фучик влетел взволнованный, с перекошенным от злости лицом. Товарищи обеспокоены:

— Что с тобой, Юлек? На тебе лица нет.

Ему тяжело выразить все, что у него на душе.

— Вы можете себе представить, какую сцену я видел в парламенте. В тот момент, когда сенатор говорит об убитых рабочих, с полупустых скамей с трудом поднимается какая-то гора мяса и бросает реплику: «Эй, вы, снова у вас появился материал для демагогии!» И смеется. За ним смеется сенат. В этот момент я пожалел, что у меня нет киноаппарата. Это был бы фильм, который я демонстрировал бы и в рабочих кварталах, и среди деревенской бедноты без слов, без заглавия, без единого комментария. Один точный сухой фильм, пленку заседания самого высшего органа демократии. Ничего более. И вероятно, никогда уже потом я не должен был бы взять перо в руки, чтобы объяснять, что такое демократия.

Фучик запечатлел эту сцену в статье «Демократия победная», но ее читала только цензура. Синий карандаш цензора оставил глубокие следы и на репортаже Ладислава Новоменского «Кошуты», опубликованном Фучиком.

Положение крестьян в Словакии было особенно тяжелым. «Если следующий урожай будет плохим, — говорили они, — нам придет конец». Нищета, как покрывалом, окутала землю. Ежегодно тысячи людей покидали эту, казалось, проклятую богом землю и бежали в поисках работы за океан, в Америку, страну золота, молочных рек и кисельных берегов. Капитализм, этот строй, который, употребляя выражение К. Маркса, заставляет «как отдельных людей, так и целые народы идти тяжким путем крови и грязи, нищеты и унижения», на глазах Фучика превратился уже не просто в тормоз исторического развития, но и угрозу самого существования сотен тысяч людей. Это и порождало растущую, пусть в большинстве случаев пока стихийную, тягу к изменению существующих порядков.

Убийцами в Кошутах были жандармы, но к суду и на этот раз был привлечен и осужден «за подстрекательство» один из ведущих руководителей Коммунистической партии Словакии, депутат Штефан Майор. Не впервые виновные судили невиновных. Антикоммунистическая пропаганда формировала взгляды и понятия не только тех, на кого она была рассчитана, но нередко и тех, кто ее проводил. В политике это весьма опасно, ибо создавало превратное представление о коммунистах и основу для беззакония и полицейского произвола.

Пражские рабочие организовали сбор денег в пользу семей погибших и в своем письме написали: «Те, чья кровь была пролита в Кошутах, — наши братья. Они боролись за себя и за нас».

Тридцать четыре известных чешских и словацких писателя подписали Манифест протеста, среди них Фучик. Теперь Юлиус занят тем, как организовать протест представителей прогрессивной интеллигенции против судебной практики в буржуазной юстиции.

Он на первых двух полосах «Творбы» опубликовал открытое письмо группе профессоров Карлова университета В. Тилле, Ф. Крейчи, Ф.К. Шальде и поэтам Махару и Магену.