Юлиус Фучик

И в этом, казалось, оппоненты Фучика были правы. Действительно, у Чапека самая благополучная с виду биография официального писателя. Давно ли сам президент Масарик пешком, через всю Прагу, ходил в гости к самому именитому художнику слова?

Однако уже на следующие дни газета «Словак» заявила, что пьеса Чапека сделана в полухудожественной форме, что в ней «всюду брань, только оскорбления, только насмешка» над Гитлером и Муссолини, что это является «самой явной провокацией», а посему цензура должна выполнить «здесь свою миссию», то есть «Белая болезнь» должна быть запрещена. Но и это было не все. Посол фашистской Германии в Праге заявил официальный протест в связи с постановкой пьесы в Национальном театре, подтвердив тем самым, что прототипом для образа маршала, возглавляющего в пьесе военные авантюры, был Гитлер.

Не было, пожалуй, буржуазного журналиста, с которым Фучик не вел бы страстную и острую полемику, и некоторым людям, даже из его окружения, казалось, что порою он слишком «резок», подобного накала ярости и гнева они не знали. Можно было бы составить целую портретную галерею журналистов, «отмеченных» его четкими классовыми характеристиками. Ее, несомненно, открывала бы фигура Фердинанда Пероутки. Сколько иллюзий было в тридцатые годы в отношении этого журналиста с бойким и хлестким пером! Его принимали в салонах, называли «журналистским феноменом». Начинал в «Трибуне», задуманной одним крупным сахарным картелем как газета этакого английского либерального толка. Главный редактор гордился тем, что и внешне он был похож на английского писателя Честертона. Но «английский» цветок не прижился на чехословацкой почве, и газета вскоре прекратила свое существование. Пероутку взяли в «Лидове новины», где он регулярно, по понедельникам, писал передовицы. В зените славы он стал издателем и главным редактором журнала «Пршитомност» («Современность»). На его страницах выступали видные общественные и политические деятели страны (в том числе и президент), когда они хотели высказать свои оценки и идеи, не считая целесообразным включать их в официальные речи. Постепенно и незаметно вокруг журнала стали группироваться троцкисты и другие ренегаты, и как только он стал специализироваться на борьбе против коммунизма, Фучик показал лицо главного редактора:

«Словно ночную бабочку, притягивает Пероутку огонь коммунизма. Он приближается к нему снова и снова, воинственно машет крылышками, чтобы погасить его, но, обжегшись, отлетает в сторону, чтобы уже с другой стороны вернуться к этому роковому для него огню. Он не в состоянии извлечь из своих неудач никакого урока, как и все ночные бабочки, и, как они, становится все неистовее, видя, что огонь горит себе по-прежнему…» (После февраля 1948 года, когда к власти в стране пришел рабочий класс, этот представитель «свободной печати» сбежал на Запад, где с помощью «Свободной Европы», «Голоса Америки» и других подрывных центров клеветал на народно-демократическую республику, был активным участником многих антикоммунистических кампаний. — В. Ф.)

Закрывать эту портретную галерею мог бы Вацлав Черны, в 1938 году — Главный редактор декадентского журнала «Критицки Месячник». В статье «Подвал из слоновой кости» Фучик показывал, что журнал стал выразителем упаднических настроений части чешской интеллигенции, не сумевшей понять главных проблем нашего времени. Со всей своей некритической путаницей он является самым очевидным выразителем мелкобуржуазного анархизма — «барского анархизма», как говорил Ленин, анархизма насквозь реакционного и тем более опасного для подлинной свободы, чем более он притворяется «свободолюбивым». Все это Фучик связывал с влиянием личности главного редактора — «человека с большими претензиями, образованного, начитанного и могущего служить примером того, как начитанность отнюдь не гарантирует широты кругозора»[2].

В этот период Фучик выглядел как барабанщик, неутомимо бьющий тревогу, призывая интеллигенцию к единению со всеми трудящимися, к объединению всех прогрессивных сил. «Нельзя стоять на распутье, — пишет он в статье „И наша история“ в июне 1938 года. Это не две дороги, а две линии окопов, расположенных друг против друга».