Юми и укротитель кошмаров

Юми проснулась совершенно разбитой. Дурной знак. Но Дневная звезда ярко сияла в небе, а ее появление Юми всегда считала добрым знаком. Счастливым предвестием. Намеком на то, что первичные хидзё будут к ней открыты и благосклонны.

Старая шутка гласит, что потерянные вещи обычно оказываются там, где никто и не думает искать. А вот о воспоминаниях она умалчивает. Воспоминания – такая штука, которую и не знаешь, что надо искать.

Юми потянулась и села на теплом полу в ожидании служанок.

Те не пришли.

Наконец на пороге возникла Лиюнь – помятая, растрепанная, распоясанная. Юми опешила. Лиюнь нарушает церемониал? Они всегда следовали правилам, повторяя одни и те же действия, кажется, целую вечность. А теперь Лиюнь явилась к Юми, прежде чем та успела позавтракать!

– Город болен, – произнесла Лиюнь.

– Болен… – повторила Юми. – Весь город?

– Да. – Лиюнь дотронулась до головы. – Не помню, как я это… поняла. Что-то случилось, и вам сегодня нельзя выходить. Посвятите день молитвам и медитации. Да, именно это вам и следует делать.

Юми вскочила. Вот она, возможность! Церемониал нарушен. Застенчивость как рукой сняло. Юми неделями переживала, боялась высказать заветную просьбу, а теперь та легко сорвалась с языка.

– Мне хотелось бы посетить праздник в Торио через сто дней. Пожалуйста, организуйте поездку.

Что с ней (низким стилем) не так? Почему она вдруг заговорила столь напористо? Выставляет требования Лиюнь! Несомненно, ее сию же минуту покарают духи.

– Хорошо, – отрывисто произнесла Лиюнь. – Как пожелаете, Избранница. Это все?

У Юми отвисла челюсть. Ни порицания, завуалированного вопросами? Ни гневных взглядов? Может, в городе и правда все заболели, включая Лиюнь? Опекунша безусловно выглядит рассеянной.

– Я сама принесу вам завтрак, – произнесла Лиюнь. – Куда подевались Хванчжи и Чхэюн? Точно, завтра. Я…

Она двинулась к двери, но вдруг остановилась.

– Лиюнь? – окликнула Юми.

– Каковы мои обязанности? – спросила старшая женщина.

– Наставлять йоки-хидзё.

– Верно, верно. – Лиюнь опустила ноги в сандалии. И снова остановилась. – Но не только это?

Она пошарила в поясном мешочке и достала сложенный листок бумаги. При этом двигала рукой очень неуклюже – Юми предположила, что у нее ушиб. Лиюнь посмотрела на бумагу, уронила ее на пол кибитки и торопливо выскочила наружу.

Ее поведение было до крайности странным. Юми подошла к двери и посмотрела, как женская фигурка удаляется в направлении города, выглядевшего абсолютно пустым. Ни души. Даже в саду никто не работает.

Что это за страшная болезнь? Немудрено, что Лиюнь так обеспокоена.

Юми опустилась на колени, произнесла молитву и заметила листок.

С рисунком.

Она присмотрелась, затем развернула его.

Две руки…

Одна – ее.

Другая… его.

Воспоминания нахлынули с силой прилива, способного сокрушить каменную башню в сотню футов высотой.

* * *

Художник торопливо считал номера домов, надеясь, что правильно их запомнил. Его двойная тень следовала по пятам в свете хионных линий, пока он не добрался до нужного здания.

Он постучал в дверь. Затем снова, не дождавшись ответа. Он уже занес кулак, чтобы постучать в третий раз, но тут дверь распахнулась. Судя по униформе кошмариста – ярко-голубому, укороченному спереди узкому сюртуку, – он попал по адресу. Художник угадал, где расквартированы сотрудники Соннадзора. Им требовался целый дом, коих в собственности Художественного управления было раз-два и обчелся.

– Стабильный кошмар, – тяжело выдохнул Художник. – Я… всю дорогу… бежал…

– О, так ты его видел? – спросил мужчина, открывший дверь.

Он был высок и обладал столь внушительной бородой, что казалось вполне логичным ее сочетание с абсолютной лысиной. Волосы на голове, очевидно, попрятались от страха. Судя по сюртуку, он был сподвижником – не официальным сотрудником Соннадзора, а членом команды одного из штатных лидеров. Когда-то Художник надеялся, что его друзья будут выполнять ту же роль.

Зевнув, сподвижник пригласил Художника войти. Художник боялся, что никого из Соннадзора не окажется на месте, что все уже прочесывают город в поисках стабильного кошмара, но ему повезло – они то ли вели совещание, то ли опрашивали информаторов.

Несмотря на ужас происходящего, Художник испытал восторг, попав к ним в штаб-квартиру. Даже мимолетное знакомство с этими спецами вызывало у него благоговейный трепет, который только усилился, когда он вошел в гостиную и увидел не одного, а сразу троих штатных сотрудников. На них была черная форма с вышитыми знаками отличия.

Художник вытаращил глаза.

Штатные сотрудники играли в настольный теннис. Точнее, играли двое – мужчина и женщина. Третий, развалившись в кресле у хионного приемника, смотрел «Время сожалений». Были тут и многочисленные сподвижники; они занимались, как предположил Художник, разнообразной официальной деятельностью. Кто-то читал. Кто-то вел счет теннисной игре. Кто-то… гм… спал.

«Отдыхают, – сказал себе Художник, – между тяжелыми рабочими сменами».

Помнится, он сам объяснял Юми важность отдыха.

Женщина – участница теннисного матча – повернула к нему голову.