В один из знойных летних дней 1797 года Державин прохаживался в саду с А.В. Храповицким (Храповицкий Александр Васильевич (1749–1801), действительный тайный советник, сенатор, статс-секретарь императрицы Екатерины II, писатель). Сбирались тучи, но два приятеля не замечали их. Разговор коснулся поэзии. Храповицкий распространялся в похвалах великому поэту, и в восторге не щадил никаких сравнений. «Вы не поэт, – сказал он, – вы Зевес-громовержец!» В эту минуту блеснула ослепительная молния, и раздался такой удар грома, что Державин, при всей своей смелости и привычке к военной жизни, бросился под навес беседки. Туда же побежал и Храповицкий. Оба, оглушённые ужасным раскатом грома, несколько времени стояли безмолвно. Наконец, Державин прервал молчание. «Вот видишь ли, какой я громовержец!» – сказал он Храповицкому, и в тот же день записал в своей белой книге следующие шесть стихов:
В 1809 году сестра Державина просила доставить ей портрет его. Поручив изготовить портрет, Державин между тем спешил послать ей полный экземпляр своих стихотворений, со следующею надписью:
Державин заметил, что один из его родственников был неравнодушен к дочери его друга; – дело шло на помолвку. Невеста и жених были оба близоруки, и поэт часто над ними подшучивал, но принимая в них искреннее участие, советовал спешить свадьбою, и однажды сказал им:
Державин любил собачек, особенно из рода болонок, и, сидя в кабинете, часто лелеял собачку на груди, за тулупом. Любимая собачка Екатерины Великой была также из рода болонок, и на посторонних бросалась с лаем, впрочем, никого не кусала. Поэт написал ей двустишие, поучительное для многих.
Державин был правдив и нетерпелив. Императрица Екатерина поручила ему рассмотреть счета одного банкира который имел дело с кабинетом Е.И.В. и был близок к упадку. Прочитывая Государыне его счета, Державин дошел до одного места, где сказано было, что одно важное лицо, не очень любимое Государыней, должно банкиру такую-то сумму.
– Вот как мотает! – заметила Государыня, – и на что ему такая сумма?
Державин возразил, что князь Потемкин занимал ещё больше, и указал в счетах, какие именно суммы.
– Продолжайте! – сказала Государыня.
Дошли до другой статьи: опять заем того же лица.
– Вот, опять! – сказала Императрица с досадой. – Мудрено ли после этого сделаться банкротом?
– Князь Зубов занял больше, – сказал Державин и указал на сумму.
Екатерина вышла из терпения и позвонила. Входит камердинер.
– Нет ли кого там, в секретарской комнате?
– Василий Степанович Попов, Ваше Величество.
– Позови его сюда.
Вошел Попов.
– Сядьте тут, Василий Степанович, да посидите во время доклада: Гавриил Романович, кажется, меня прибить хочет.
Однажды Гавриил Державин отдал на суд поэтам Дмитриеву и Капнисту своё стихотворение. Читая и разбирая его вместе с автором, они начали ему советовать изменить то тот стих, то другой. Державин сперва соглашался, а потом рассердился и сказал:
– Что же вы хотите, чтоб я стал переживать свою жизнь по-вашему?
Николай Михайлович Карамзин
Когда Карамзин был назначен историографом, он отправился к кому-то с визитом и сказал слуге:
– Если меня не примут, то запиши меня.
Когда слуга возвратился и сказал, что хозяина дома нет, Карамзин спросил его:
– А записал ли ты меня?
– Записал.
– Что же ты записал?
– Карамзин, граф истории.
Успех Карамзина на литературном поприще приобрел ему много завистников и врагов, злоба которых выражалась в довольно-таки тупых эпиграммах. Кто-то, например, сочинил, после появления статьи «Мои безделки», следующую эпиграмму: