Юмористические рассказы и миниатюры

Тогда я решил схитрить и пойти с другого конца. «Бандиты кинулись наутек от вооруженного до зубов пенсионера, извергающего проклятия» — настучал я и остановился. Ну и? А дальше-то что? «Пенсионер…» Нет. «Мерзавцы трусливо…» Тоже нет. «А в это время…» Что в это время?! «Над…» «Под…» «И несмотря…»

Промучившись таким образом около часа, я так ничего и не написал. Между тем главу следовало сдать к завтрашнему утру. Нереально. Надо предупредить литагента, пускай заморочит голову издателю.

Я открыл электронную почту и начал: «Дорогой друг…» Нет, как-то неуместно нежно получается — дорогой… «Дружище!» А это — фамильярно. «Значит, так…» Ну нет, это уже просто хамство!

Да что ж со мной такое?! Будто никогда писем не писал!

После нескольких безуспешных попыток я с ужасом осознал, что творческий кризис коснулся и написания писем.

Как говорим мы, писатели, надо мной нависла тень грядущей катастрофы. Спокойно, сказал я себе, все нормально. Это случается со всеми. Не паниковать! Проведем эксперимент. Надо написать что-то такое, где творчество не нужно вовсе. Например, цитату из Пушкина. Да, самое то, ведь над пушкинскими стихами за меня уже потрудился Пушкин.

Воодушевленный этой идеей, я быстро набросал: «Я помню чудное мгновенье: передо мной явилась…» Пальцы зависли над клавиатурой. Кто явился? Кажется, какое-то местоимение явилось… «Передо мной явилась мы», — написал я и тут же испуганно стер. Смутно припомнилось, что местоимение должно быть второго лица единственного числа. Но какое?!

Ладно. Пушкин — это слишком круто. Все-таки гений. Понизим планку. «Жили-были дед да баба. И была у них… И испекли они…» Мне показалось, что вспотели даже ногти. Кто у них был, у этих чертовых стариканов?! Колобок? Три сына? Кого они испекли? Курочку Рябу? Единственное, в чем я не сомневался, так это в том, что младший был дурак. «Ну а младший был дурак», — яростно напечатал я и уже готов был облегченно вздохнуть, но перечитал, что получилось, и впал в отчаяние. «Жили были дед да баба. Ну а младший был дурак». Получалось, что младшим был дед! Он-то и был дурак! Но это же полная фигня!

Ладно, сказки — тоже сложно. Тогда… анекдот! Что может быть проще анекдота? Только другой анекдот. Итак. «Встретились как-то русский, грузин и еврей…» Нет. «Украинец, латыш и сьерра-леонец». Да нет же! «Англичанин, француз, башкир, араб, финикиец, американец и сьерра-леонец. И…» И — что? Зачем встретилась вся эта толпа? А! Ну конечно! Я стер «встретились» и написал «расстались». Перечитал. Какой бред, господи!

Я схватился за голову. Кризис чужого творчества — это уже слишком. Это, наверно, самая крайняя стадия болезни, после которой убийство, тюрьма, клаустрофобия, издевательства, помешательство и самоубийство.

Не хочу!

Думай, писатель, думай!

И я придумал. Выход оказался элементарен до гениальности. Боже мой, как же это просто! Я сардонически захохотал. Творческий кризис, говорите вы? А вот о нем я и напишу!

Я снова захохотал, но на этот раз уже гомерически, и принялся набивать: «Я писатель. Я пишу книги. Потом эти книги издают и…» С ними же еще что-то делают… Их это… ну…

А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!

Такси-глюк

Заключенный был смуглым мужчиной в полосатой робе. Таксист был блондином в форме таксиста. Такси было «Фордом» преклонных годов с отказавшим мотором. Последнее обстоятельство нервировало мужчин.

— Мне надо попасть в тюрьму до ночи, — раздраженно заметил заключенный.

— Вы же видите, машина стала, — огрызнулся таксист.

— Тогда мне надо позвонить в тюрьму и предупредить, а то мои тюремщики будут за меня переживать!

— Издеваетесь?! Где я вам найду телефон на загородном шоссе?

Выражение лица заключенного стало совсем несчастным, и таксист решил его подбодрить.

— У нее это бывает, — миролюбиво сказал он, имея в виду «Форд», — иногда это проходит через день-другой. Ну вернетесь вы в тюрьму завтра, ничего страшного…

— Я не могу завтра, — слезно возразил заключенный. — Завтра у меня казнь…

Таксист сочувственно вздохнул.

— Я понимаю…

— Я знаю своих тюремщиков… Такие паникеры. Стоит чуть задержаться, они волнуются, места себе на находят, думают самое худшее.

— Да… Тюремщики — они такие…

— Наверняка ведь будут обзванивать больницы, морги… С них станется и в полицию заявить.

Таксист не нашел, что ответить, поэтому просто предложил заключенному сигарету. Тот закурил, отрешенно посмотрел в окно и произнес:

— Как хорошо жить отдельно от тюремщиков… Можно возвращаться, когда захочешь.

На шоссе опускалась ночь…

Пистолет одиночества

Мама уехала и оставила Машу одну. Маше было одиноко и тогда она придумала себе друга — говорящего медвежонка Павлика. С Павликом было весело, но через пару часов Маше надоело с ним играть, и она села смотреть телевизор. Павлику не хотелось смотреть телевизор, он ведь был медведем, а медведи, как известно, не воспринимают телевизионное изображение. Поэтому вы никогда не увидите медведя перед телевизором.

— Давай поиграем, — захныкал Павлик.

— Нет! Я хочу смотреть телик! — ответила жестокосердная Маша. — И вообще, уходи в другую комнату и не мешай.