Юнармия

– Проведать – это хорошо, – сказал Илья Федоро­вич. – Да вот ходишь ты не вовремя – это плохо. Сам зна­ешь, время теперь какое – ни за что пропадешь. Смотри, ребят нам не сманивай!

– Да как же я их сманиваю? Я проведать…

– Проведать! Знаем – проведать. Кто теперь проведы­вает, когда люди в погребах сидят? Кто шляется в такую пору?

– Дядь Илья, да что я сделал, что ты кричишь на ме­ня? Если что, я уйду, – сказал Андрей и натянул на голову шапку.

– Чего вы, дядя Илья? Он никому не мешает, – крик­нул я Васькиному отцу.

– Ложку бери да ешь! Что рот-то разинул? – оборвала меня мать.

Я сел на ведро, схватил здоровенную ложку и стал нехотя хлебать суп. А сам не сводил глаз с Андрея.

Андрей тихо говорил Ваське:

– На нашем краю никто не сидит в погребе.

– А у нас все сидят, – сказал Васька. – Сами сидят и нас не пускают.

– Ешь, Гришка, ешь! – заворчала на меня мать. – Не вертись на ведре, как сатана на барабане.

– Да что ты привязалась? Наемся еще, успею, – сер­дито ответил я матери и бросил на мешок деревянную ложку. «Как это она не понимает – тут Андрей пришел, а она со своим супом лезет».

Васька о чем-то сговаривался с Андрейкой. Он то и дело подмигивал мне и косился на дверь. Сперва я не понимал Васькиных сигналов. Но потом догадался. Как только мать отвернулась, я незаметно, со ступеньки на сту­пеньку, добрался до верха лестницы и выскочил на улицу вместе с Андреем и Васькой.

Первый раз за четыре дня я вышел на улицу, От рез­кого свежего воздуха защекотало в носу.

После тесного, душного погреба даже наш казенный двор показался мне просторным.

– Ну, ребята, смотри теперь в оба! – сказал Андрей. – Пройдем по Железнодорожной, по Воинской, оттуда в по­ле, а там видно будет. Если спросят – молчите… Отвечаю я.

На воинской платформе валялись трупы лошадей, дере­вянные ящики, бочки, цинковые банки. По железнодорож­ным путям были разбросаны четырехугольные тюки сена и грязные больничные бинты.

Васька, оглянувшись, схватил с земли обойму с патро­нами и сунул в карман. Андрей выковырнул палкой из грязи капсюль от бомбы.

– Брось его, – сердито сказал я Андрею. – Ведь он хлопнуть может.

– Дурной, зачем бросать? Соберем побольше – приго­дятся.

Андрей соскреб ногтем грязь с капсюля, старательно протер его в пятерне и сунул к себе за пазуху.

– Пусть берет на свою голову! – сказал Васька и вдруг отскочил от Андрея в сторону. – Пусть берет! Вон Ванька тоже нашел, только не такой, а длинный, из крас­ной меди. Пришел домой и положил на плиту. А отец его в это время ведра чинил. А капсюль этот как долбанет, аж вода из кастрюли шарахнулась, чертям тошно стало. Отцу ни за что пальцы поцарапало.

– Ну, и понимаете все вы, как я погляжу. Что я, не знаю, как с капсюлем обращаться?

– Стреляет он, вот что, – пробурчал Васька.

По Воинской улице мы вышли в степь. Под ногами хрустел хворост, трещал мусор.

В небольшой грязной яме мы увидели труп. Раздетый распухший человек лежал на земле лицом кверху. По ще­кам его и по лбу ползали мухи. Правая рука была отбро­шена наотмашь в сторону, а левая скрючена на груди, и казалось, что пожелтевший мертвец держался за грудь, как будто прижимал что-то к своему сердцу. В темные во­лосы его набилась серо-зеленая пыль. Череп был раздроб­лен.

У Васьки затряслись губы. Да и мне страшно стало. Ноги стянуло судорогой, как в холодной воде.

– Дух от него какой тяжелый, – тихо сказал Андрей прерывающимся голосом. – Видно, шрапнелью его хватило.

– Видно, шрапнелью, – повторил я.

– А кто его раздел? – спросил Васька.

– Известно кто – шкуринцы, – сказал Андрей. – Крас­ноармеец это. Товарищ.

Мы молча постояли несколько минут. Потом Андрей осторожно пошел дальше, мы за ним. Шли и оглядывались.

– А интересно, как это оно получается? – говорил Андрей. – Один идет за красных, другой за белых. За красных ясно почему идут, а вот за белых… Гришка, как думаешь, почему казаки за белых пошли, а?

– Да не схотели за красных.

– Тоже придумал – не схотели, – сказал Андрей. – Какой им интерес за красных идти? У них земли-то сколь­ко! Вот они за буржуев и тянут. У Хаустовых во дворе и молотилки, и косилки, и пчел по шестьдесят колодок – что ты думаешь, пойдут они за большевиков?

– А почему же Степан Замураев за белых пошел? – сказал Васька. – Он ведь деповский рабочий. У него ни земли, ни пчел.

– Так он… Так он по своей воле, – неуверенно ответил Андрей и, посмотрев на меня, сказал: – Кто его знает, почему он к белым пошел… Может, он у белых выпытать чего хочет?

Мы сбежали на дно воронки, развороченной снарядом, и уселись на рыхлую землю.

– Я слыхал, что у красных организации такие есть, – сказал Андрей, ковырнув сапогом ком земли. – Они что хочешь сделают… Никого не боятся.

– А ты откуда это знаешь? – спросил Васька.

– Знаю. Дядя Саббутин говорил. Он говорил, что у большевиков существует такая коммунистическая пар­тия. Она-то и есть самая боевая.

– Не видал я ее чего-то, – сказал Васька. – Больше­виков видал и красноармейцев боевых видал, а коммуни­стическую партию – не приходилось.

– Ты что же, Васька, Саббутина не видал? Ведь дядя Саббутин и есть коммунист.