Юнармия (Рисунки Н. Тырсы)

Мы подошли к дому Андрея. Андрей просунул руку в щель около двери и изнутри отодвинул задвижку. Через темный коридор мы вошли в комнату. Андрей зажег коптилку.

Комната была маленькая, с низким потолком. У окна стоял стул, у стены железная кровать, в углу около двери сундук.

Андрей отодвинул сундук и достал маленький железный коробок.

Из коробка он вытащил два клочка бумаги.

— На, читай, — протянул он их Семену.

Семен взял бумажки, посмотрел, повертел и отдал обратно Андрею.

— Это что же такое?

— Это отряд наш. Список. А чтобы нельзя было понять, что тут написано, мы только буквы ставили «В. К.» — это Васька, «Г. М.» — это Гришка, «Г. Д.» — Гаврик, а вот ты — «С. В.». Распишись вот здесь, сбоку.

Андрей подал Семену огрызок карандаша. Сенька выдавил «С. В.» и к букве «В» приделал какой-то крючочек.

— Ну, — сказал Андрей, — теперь все расписались. Можно закопать.

Ночью за сараем мы вырыли глубокую ямку и опустили в нее металлический коробок со списком нашего отряда и с протоколом первого собрания.

— Пускай до красных полежит, — сказал Андрей, утаптывая землю.

Глава XVIII ОТ ТУЖУРКИ РУКАВА

Двери комендантской долго оставались открытыми. Одного за другим гнали рабочих на допрос. Кого отпускали сразу, а кого отправляли в станицу к атаману.

Работа в мастерских шла невесело

Каждое утро недосчитывались соседей. Кто ночью через фронт махнул, а кого шкуринцы взяли.

В депо рабочие переговаривались коротко, только по делу, — тот гаечный ключ попросит, тот ножовку.

А для других разговоров собирались у мазутных ворот. Как только на железнодорожном мостике появлялся дежурный офицер, разговоры обрывались, все расходились по своим местам и принимались со злобой колотить молотками по зубилу.

В мастерские частенько вместе с дежурным офицером заглядывал и телеграфист Сомов. Он бойко прохаживался среди станков и говорил, подмигивая офицеру:

— Работаем… нажимаем…

Офицер даже не оборачивался в его сторону. Сомова это не смещало. Он перебегал от станка к станку, хозяйским глазом посматривал на работу, заговаривал с мастеровыми.

Рабочие глядели на него так, будто хотели размахнуться кувалдой и стукнуть его по казенной фуражке с желтыми кантами.

— Отойдите, ваше благородие, — говорили они сквозь зубы, — а то гайка ненароком вам в лоб угодить может.

Сомов торопливо отходил и жался к офицеру. Все же около нагана безопаснее.

Один раз Сомов явился в мастерские пьяный в дрезину. Я как раз был тогда в депо — отцу махорку принес.

— То-то… утихомирились… — бормотал Сомов. — Хорошо-с… Без товарища Филимонова дело, кажись, веселее пошло.

Илья Федорович зажимал в это время в тиски шестидюймовый болт.

Он оглянулся на Сомова и сказал так, чтобы вся мастерская слышала:

— Филимонова не тронь, гад. Филимонов в могиле. Тебе бы на его месте, стерва, лежать, а ты все еще по земле ползаешь.

Рабочие у станков зашумели. А Сомов, хоть и пьян был, прикусил язык — шестидюймового болта испугался. Он заморгал, надвинул фуражку на нос и пошел прочь, качаясь между станками, как маятник.

— Мозоль на ноге и то невозможно терпеть, — сказал слесарь Репко, — а эту нарость… и говорить не приходится!

Все замолчали. А Репко, скомкав окурок, щелчком забросил его под станок. Потом крутнул ручку тисков и сказал потише:

— У меня он давно на примете. Скоро душа с него вон…

Мимо станков проходил в это время новый мастер, толстый и степенный. Он посмотрел через очки, на Репко, на Илью Федоровича и прогнусавил тягуче:

— Что это у вас за перекурка? Разговоры разговариваете, а дело стоит?

— Ступай, индюк, своей дорогой, не замай… — оборвал его Илья Федорович. — Все вы одна шайка-лейка. Подлипалы! Прихлебатели!

Мастер весь съежился.

— Ну что вы, братцы, — сказал он обиженно. Потом вынул большой ситцевый платок и стал вытирать слезы под очками. — Я не из таких, братцы. Я сам в мазуте с малых лет ковыряюсь.

— Ну, ковыряйся, ковыряйся, да только глаза не мозоль. Плыви дальше.

Мастер ушел. Рабочие бросили станки и собрались у тисков Ильи Федоровича. Слесарь Репко, торопясь и заикаясь, говорил, обращаясь то к одному, то к другому:

— Что же это у нас делается?… Леонтия Лаврентьевича убили? Убили. Братьев наших забирают? Забирают. Всякая паскуда над нами издевается? Издевается. Да неужели же мы позабыли про советскую власть, про товарищей? Они там борются, а мы тут белым транспорт справляем… Где мы, на какой планете живем и при каких правах? Эх, лопается мое сердце!

— Ну, брат, не горюй, — сказал ему Илья Федорович. — Ты это от молодости горячо берешь. А надо медленно, да покруче гнуть.

Через несколько дней утром у ворот мастерских, на широком мазутном баке, на его железной зубчатой кромке, заметили черный рукав с желтыми кантами. Рукав сняли с бака и осмотрели. Вызвали коменданта, патруль. Кругом бака стали вооруженные дроздовцы. Прикладами они отталкивали жителей поселка, мастеровых.

Два молодых парня стояли на лестнице и длинными баграми гоняли в баке густой и черный, как лак, мазут. Багры скреблись о стенки бака, царапались о его дно, но ничего не зацепляли.