Юнги (илл. И. Дубровин)

— А я куда дену ящик? Увидит мама, скажет, чтобы сейчас же выбросил. Ты ведь знаешь, какая она у меня. Пальцы, скажет, порежешь, играть на скрипке не сможешь…

— Спрячь где-нибудь.

— Где?

Николай задумался, потом просветлел лицом и, подняв кверху палец, воскликнул:

— Эврика! Я его спрячу…

Он взял ящик и вышел куда-то. Вернувшись,спросил:

— А как же проекционный фонарь? Где мы будем делать его?

Гурьке снова пришлось вывертываться.

— Поживем, увидим… Что-нибудь придумаем.

— От отца ничего не слышно?

— Нет.

Помолчали. И вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, Гурька сказал:

— А я в школу юнгов уеду.

Сказал помимо воли, хотел бы вернуть свои слова обратно, но уже поздно.

Николай вытаращил глаза.

— Куда, куда? В какую шкоду? — Юнгов.

— Таких школ и нет вовсе.

— Есть!

— Да нет же!

— А я говорю, есть!

— Ну, а где эта школа?

— Военная тайна.

Николай засмеялся.

— Хо!… Военная тайна! Скажет тоже! Да знаешь ли ты, кто такой юнга?

— Знаю.

— А ну, скажи.

— Юнги — это моряки, которые на кораблях

плавают.

Николай сказал серьезно:

— Верно. Про юнгов я читал. Но юнги давно, еще до революции были. Тогда, по-моему, юнгов ни в каких школах не учили. Просто на корабль брали мальчика и называли его юнгой. А где ты узнал, что есть такая школа?

Гурька рассказал и про Костюкова, и про военно-медицинскую комиссию. Осматривали его именно военные врачи, а не гражданские. Гурька даже постарался обрисовать, какие это были врачи, как они выглядели внешне.

— Один такой, старый уже. Усы. Дока, видать. Покажи, говорит, Захаров, язык. Я ему язык вывернул, а он заглянул в рот, потом тут постукал, там послушал… Хорош, говорит. А другой, помоложе, в очках. Руки у него вот такие; как у тебя» Пальцы длинные и холодные-холодные!

Посадил меня на табуретку, велел положить ногу на ногу. Потом вот как по этому месту молоточком стукнет! Я — дрыг ногой! Но ничего, не сильно. Годен, значит, и по ногам.

7

В тот же день у Лизуновых был скандал. Николай заявил отцу и матери, что он непременно хочет ехать вместе с Гурькой Захаровым в школу юнгов.

Алевтина Сергеевна поначалу хотела просто отмахнуться от сына, но, когда он попросил отца позвонить в райком комсомола, помочь поступить в школу юнгов, раскричалась.

Она упрекнула мужа: не занимается воспитанием сына, учителя жалуются й вообще, чем дальше, тем больше Николай отбивается от рук.

Но у Николая тоже был характер, и он иногда умел его показать. Чтобы Гурька один, без него, да поехал в школу юнгов? Нет, это невозможно. Лучше перенести сколько угодно материнских слез, перетерпеть любое наказание. Если отец не поможет ему поступить в школу юнгов, он убежит из дому или сделает что-нибудь с собой. Вид у него при этом был такой решительный, что нельзя было не поверить в непременное исполнение этой угрозы.

Но Николай напугал только Алевтину Сергеевну. Отец, Кузьма Антонинович, подумал, что Николая следует выпороть, однако, зная характер жены, решил не делать этого. Алевтина Сергеевна могла долго и нудно допекать Николая словами, но ничего другого не терпела и не допускала.

Кузьма Антонинович был занят на большой работе. На Николая у него не хватало времени. А между тем сын действительно все более отбивался от рук. Даже педагоги, которым платили деньги за уроки музыки и рисования, жаловались — плохо он относится к занятиям.

«А к чему все это? — думал Кузьма Антонович[1]. — Разве меня опекали няни? Жизнь и работа всему научили. В школе юнгов Николай лучше научится ценить то, что сейчас само лезет ему в рот».

Кузьме Антониновичу нелегко было признаться даже самому себе, что во многом он виноват сам и не таким он хотел видеть своего сына. Но не всем же быть академиками, инженерами, врачами. Военные люди, защищающие Родину от врагов, нужны не меньше. А сейчас война. Лучше подготовить воина-патриота, чем сделать из сына истерического баловня, который вообще может кончить плохо.

Николай стоял у окна и плакал. Он зло колотил кулаком по подоконнику и продолжал твердить:

— Все равно уеду! Вот увидите, уеду!

Кузьма Антонинович прикрикнул на него, приказал перестать дергаться и отправиться в свою комнату.

Когда сын вышел, Кузьма Антонинович сказал жене:

— По-моему, пускай едет.

— Что ты, Кузьма!

— А ничего особенного. Не на худое дело парень просится.

— Да ведь война!

— А ты помнишь, Николенька Ростов в «Войне и мире» Толстого таким же вот мальчиком воевал с французами.

— Причем тут Николенька Ростов? Не понимаю. Война войне рознь. Разве можно сравнивать? У меня свое дитя, а ты говоришь о Николеньке Ростове…

— Николай поучится в военно-морской школе, подрастет, человеком станет… А здесь… Ты больная. Тебе трудно с ним. У меня дел выше головы…

Алевтина Сергеевна долго еще не соглашалась с мужем. Ведь Николай у них один сын, надо обязательно дать ему образование, прежде чем отпускать от себя. Школа юнгов, наверное, находится близко от фронта, и там его могут убить.

— Мы живем далеко от фронта, — сказал Кузьма Антонинович, — но и нас немцы могли убить при налете на город. Кто может сказать, что налет не повторится?