Юнги

Тот, кто был в очках без ободков, записал фамилию Носова на листочке, потом спросил:

– Больше нет?

– Не знаю.

– А воду из озера пьете?

«Ну уж эта. извините, – подумал Гурька. – Что я, должен следить и докладывать, кто ходит на озеро пить воду, а кто пьет только кипяченую?» А вслух сказал:

– Не знаю.

– Надо знать, – сказал командир роты. —

Раз вы замещаете командира смены, обязаны знать.

Другой врач, молодой, с черными остренькими усиками-стрелочками и розовыми пухлыми губами, сказал:

– Вода в озере заражена дизентерийнымимикробами. Это установлено лабораторным анализом.

Командир роты добавил:

– Если еще кто-нибудь заболеет, немедленно докладывайте мне. Не ждите, когда вас вызовут и спросят.

– Есть вам докладывать. Разрешите идти?

– Идите.

– Я вместе с вами пойду, – сказал врач в очках.

Когда они вошли в землянку, юнги поднялись.

– Садитесь, – сказал врач. – Кто из вас, Носов?

Толя не отозвался. Гурька заметил, что юнги посмотрели не на Носова, стоявшего в это время у печки, а на него, Гурьку.

Лупало протянул:

– Да-а!…

– Кто Носов, я спрашиваю? – начал сердиться врач.

– Ну, я…

Врач подошел к Толе, посмотрел ему в лицо, потом велел показать живот.

– Почему не обратились в санчасть? Вы же больны!

– Ничем я не болен, – ответил Толя, отворачиваясь от врача и прижимаясь животом к печке.

– Собирайтесь.

– Куда собираться? Зачем?

– Вас отвезут в госпиталь.

– А чего я там не видел?

Врач повысил голос:

– Юнга Носов, собирайтесь в госпиталь!

Толя медленно пошел от печки. Проходя мимо Гурьки, окинул его презрительным взглядом.

21

Прозвучал сигнал отбоя. Юнги разбирали постели, раздевались, складывали обмундирование, ложились спать.

Погасили свет.

Гурька лежал, уставившись взглядом в небольшое, едва заметное на противоположной стене оконце, и повторял про себя:

«Брашпилем называется лебедка для подъема якорной цепи и якоря, установленная на носовой части корабля».

Капитан-лейтенант Читайлов требовал точности при определении той или иной части корабля. Приходилось эти определения заучивать наизусть.

«Клюзом называется, – неслышно шевелил Гурька губами, – круглая и овальная прорезь на борту, палубе или фальшборте корабля, которая служит для пропуска якорной цепи или швартовых тросов, и поэтому клюзы бывают якорные и швартовые».

Когда же придет от отца письмо?

Бывало, что из-за сильного тумана или ветра небольшое судно учебного отряда «Краснофлотец» не могло выйти в море, и почта не приходила по нескольку дней. Письма лежали в Рабочеостровске. Может быть, там сейчас и для Гурьки лежит письмо? Только бы поскорее выздоравливал отец. Лежать в госпитале ему, наверное, надоело. А письма от него Гурька все равно дождется.

В землянке мелькнули какие-то тени. В следующую секунду кто-то схватил Гурькино одеяло и накинул ему на голову.

Били молча. Гурька знал, за что. За то, что он сказал про Толю Носова.

Били сразу с нескольких сторон. Тыкали кулаками в бока. Колотили по спине. Кто-то уселся ему на ноги и щипал их.

Кричать? Бесполезно. Он сжался в комок, вобрал голову в плечи и закрыл ее руками, чтобы не разбили лицо.

Плакать? Ну, этого от Гурьки не дождешься! Больно? Очень больно.

Кто– то приглушенно крикнул:

– Полундра!

В землянке по-прежнему тихо, словно и не было ничего.

Гурька откинул одеяло. Сквозь темноту он увидел лежащего рядом Лизунова. Участвовал ли он в «темной»? Если спросить его об этом завтра, скажет, что спал и ничего не слышал.

Гурька знал, что «темную» организовал Лупало.

22

Следующим во второй смене заболел Гурька. Он сам явился в санчасть, как только почувствовал себя плохо. Его тоже отвезли в госпиталь и положили в одну палату с лейтенантом Соколовым. Небольшой соловецкий госпиталь был переполнен больными, и в других палатах свободных мест уже не было.

В окно палаты виден кремль с башнями и куполами соборов. Вода в бухте казалась изумрудной. У причала стояло небольшое судно «Краснофлотец», высокое, с острыми обводами, окрашенное в черный цвет.

– Бухту знаешь как зовут? – спросил как-то лейтенант Гурьку.

– Нет, не знаю.

– Бухта Благополучия. А вот то озеро монахи назвали Святым. Богомольцы приезжали в монастырь и первым делом купались в озере, смывали грехи. Больные надеялись получить от святой воды исцеление.

– А зимой как же? Озеро зимой замерзает?

– Зимой на острове оставались только монахи, работные люди да узники в тюрьме.

– В тюрьме?

– Да, в тюрьме. При монастыре тюрьма была.

Страшная тюрьма с крохотными казематами, каменными мешками.

– В тюрьму сажали бедных?

– Всех сажали, кто был неугоден царю и церкви. В казематах монастыря умерло много хороших людей. Ты вон ту башню видишь? Головленковой она называется. В ней были казематы. В них сидели сподвижники Степана Разина: сотники Исачко Воронин и Сашко Васильев. Декабристы >Шахновский и Бантыш-Каменский тоже сидели в монастырском остроге. Участников первой демонстрации на Казанской площади в Петербурге Матвея Григорьева и Якова Потапова царское правительство тоже сюда заточило. Ты о Пожарском, конечно, слыхал?

– Он тоже сидел в тюрьме?

– Нет. В монастыре хранилась боевая сабля Дмитрия Пожарского.

– А сейчас она где?