Юнги

Начался концерт. На сцене хор пел песню про скалистые горы, полуостров Рыбачий и моряка, который тяжелой матросской походкой идет на врага. А соседки не переставали шептаться и мешали слушать. Теперь у него есть повод хоть отчасти расплатиться с обидчицей. Скосив глаза в сторону, он сжал кулак и ткнул девочку в бок, прошептав сквозь зубы:

– Тише, сороки!

Девочка не вскрикнула, чего, откровенно говоря, Гурька ждал от нее, и даже не повернулась к нему, а так больно ущипнула его, что Гурька сам чуть не закричал.

Связываться с этой задирой невозможно. Сидевший сзади офицер обратил внимание на их возню:

– Не балуйтесь.

Гурька притих. Порой он забывал о соседке, хотел устроиться поудобнее в кресле, опереться на подлокотники, но только собирался это сделать, как девочка тут же выставляла свои острые локотки, и Гурьке приходилось выпрямляться или облокачиваться на спинку стоящего впереди кресла. Она следила за ним и дразнила его.

«Ну, подожди… – думал Гурька. – Кончится концерт – поймаю тебя на улице, я тебе припомню!»

Но увидеть девочку после концерта не удалось. Исчезла, точно растаяла.

Во второй раз он встретился с ней совершенно случайно, когда боцман Язьков послал его с пакетом в канцелярию учебного отряда.

Девочка шла ему навстречу, а он не замечал ее, засмотревшись, как рота матросов занимается строевой подготовкой. Девочка задела его за руку и сказала:

– Извините.

Гурька узнал задиру и от неожиданности растерялся. А она стояла рядом, улыбалась и смотрела на него совсем приветливо.

– Пожалуйста, – сказал Гурька, не зная, что еще сказать, потому что девочка стояла и не уходила, глядя на него озорными светлыми глазами. На ней было черное пальто с беличьим воротничком и зеленая вязаная шапочка.

– Вам куда?

– Туда, – махнула девочка рукой в сторону управления учебным отрядом.

– Значит, по пути.

Девочка повернулась и пошла в сторону, противоположную той, в которую только что шла.

– Вы здесь живете? – спросил Гурька.

– Конечно.

– А… родители тоже?

– Да.

– Мать и отец есть?

– Я живу с мамой.

– А зовут как?

– Кого?

– Вас.

Девочка помолчала немного, потом ответила:

– Матильда.

Гурька удивился такому необыкновенному имени, покосился на девочку, но та спокойно шагала рядом и, кажется, не замечала его удивления.

– А фамилия?

– Да вы что только меня спрашиваете? Вот вежливо!

Гурька снова смутился и, должно быть, покраснел.

– Меня зовут Гурьяном. А фамилия Захаров.

– Очень приятно, – сказала девочка.

– А ваша фамилия?

– Моя? Ну, это пока военная тайна. Матильда – и все.

Она повернулась и сказала:

– До свидания.

– Куда вы? Нам же по пути.

– Я передумала. Надо к подруге зайти.

– До свидания.

Матильда пошла обратно, а Гурька смотрел на Золтавшиеся на ее спине косички и думал:

«Матильда… Пока военная тайна… А может, просто Матрена и никакая не Матильда. А кто этих девчонок разберет!…»

Он пошел своей дорогой, продолжая думать о девочке. В прошлый раз щипалась, не давала спокойно слушать концерт, а сегодня разговаривала, улыбалась, и они с ней теперь почти знакомы.

«Хитрая, – решил Гурька. – И смелая тоже».

30

На столике дневального лежат белые, синие, голубые, розовые конверты, самодельные конверты-треугольники, открытки. Юнги шумно разбирают их с радостными возгласами:

– Ура!

– Ваня, тебе два письма!

– Тебе, Толя, пишут! Скоро придет!

– Дайте я сам посмотрю!

Получивший письмо уединяется, чтобы никто не мешал перенестись мыслями туда, где сам недавно жил и где теперь жили близкие и родные. Отсюда, с острова, дом на Большой земле казался очень далеким.

Первое время, когда приходила почта, Гурька с надеждой шел к столику дневального, но оказывалось, что письма ему нет. Николай получал часто. Алевтина Сергеевна наполняла письма нежными, ласковыми словами, советами и тоской по сыну. Николай иногда давал Гурьке читать свои письма, и Гурька вспоминал о своей матери. Будь она жива, у нее тоже нашлись бы для него хорошие материнские слова.

Письмо Гурьке все не приходило и не приходило. Что же с отцом? Почему он не отвечает на его письма? Гурька не мог допустить, чтобы с отцом случилось в госпитале что-нибудь плохое.

Он уже не бегал сломя голову к столику дневального, а терпеливо ждал в сторонке, не крикнет ли кто-нибудь, что ему тоже есть письмо. Случалось, что и кричали, но это была шутка, она больно ранила сердце, и он готов был избить шутника.

На этот раз Гурьки в кубрике не было. Он дежурил по классу и задержался: приводил его в порядок для передачи следующему дежурному. А когда вошел в кубрик, еще от двери увидел у себя на подушке долгожданный конверт. Сначала подумал, что ошибся – смотрит не на свою койку, потом решил, что кто-нибудь случайно бросил ему чужое письмо.

Он подбежал к койке и сразу узнал на конверте почерк отца. Схватил письмо и некоторое время вертел его в руках, не зная, с какого конца разорвать конверт.

Все письмо Гурька прочитал быстро и сразу, потом принялся перечитывать медленно, каждое предложение в отдельности, вглядываясь в неровные буквы дорогого почерка.

Василий Михайлович писал: