Юнгианский анализ волшебных сказок. Сказание и иносказание

Как легко может убедиться каждый, нельзя сказать, что любимая сказка всегда ясно осознавалась в качестве таковой. Если у большинства людей прямо, без аналитической подготовки, спросить: «Какая, собственно, сказка была у вас в детстве любимой?», то только незначительная часть сможет дать на это уверенный ответ. Чаще эти истории находятся глубоко в бессознательном, и, исходя из этого, можно поставить вопрос: с помощью какой методики они могут вновь вернуться в сознание? Следующий методический вопрос таков: каким образом можно использовать такую сказку в терапевтических целях, чтобы способствовать процессу выздоровления и индивидуации. Я полагаю, что такие сказки относительно самостоятельно и изолированно могут быть встроены в общую методику аналитической психологии. У некоторых пациентов они могут также подтверждаться документально, чему есть многочисленные примеры. Например, уже упоминавшаяся пациентка располагала своими детскими заметками (сделанными в возрасте 8-10 лет) об играх на тему ее сказки. Другие пациенты имели в своем распоряжении истории, которые они, будучи детьми, сочиняли о сказочных персонажах или в которых отчетливо выражались мотивы их любимых сказок, иногда это были самостоятельно устраиваемые кукольные представления. Третья группа демонстрировала свои детские рисунки на сюжеты определенных сказок, а четвертая старалась получить от знакомых подтверждение правильности своих воспоминаний о том, чем они были очарованы. Конечно, эти группы невелики, примеры такого рода не слишком часты и, соответственно, статистически недостоверны. Однако, уже само их наличие ясно свидетельствует в пользу того, что всплывающая во время анализа взрослого пациента сказка действительно имела для него важное значение в детстве.

Следующим существенным фактором, подтверждающим объективный характер наличия и важности для ребенка любимой детской сказки, являются прямые наблюдения за детьми. Во время многолетней деятельности в качестве детского аналитика и терапевта я имел возможность наблюдать притягательность этих сказок, особенно при анализе детей в возрасте 4—10 лет. Роль, которую сказки играют во время сеансов, будучи включенными в игровую терапию самими детьми, зависит от того, в какой степени терапевт обращает на это внимание или спрашивает у детей о том, какую сказку они больше всего любят или боятся. Здесь обнаруживается тот же феномен интенсивных взаимосвязей между сказкой и психической проблемой ребенка. Наиболее ярким представляется мне случай умственно отсталого девятилетнего мальчика, воспитывавшегося в приюте, у которого наблюдалась тяжелая симптоматика синдрома навязчивых действий, заключавшаяся в том, что, находясь в приюте, в школе или в каком-то другом здании, он пытался голой рукой выдавливать и разбивать оконные стекла. Его любимой сказкой были «Бременские музыканты». Как известно, эта сказка начинается с того, что животные убегают от своих хозяев, так как не хотят быть дармоедами, что можно сравнить с ситуацией приютского ребенка. Своей кульминации сказка достигает в том эпизоде, где животные влезают в освещенное окно разбойничьего дома, через которое попадают в дом, и таким образом, прогнав разбойников, становятся обладателями вкусной еды и собственного жилища. Такие бросающиеся в глаза параллели, которые и без всякой интерпретации очевидны любому дилетанту, случаются, конечно, редко, хотя их можно встретить и у взрослых. Детская аналитическая терапия, как известно, требует продолжительного времени и длится порой, как и терапия взрослых, многие годы. При этом часто можно наблюдать, что дети меняют предпочитаемые ими сказки. Но в большинстве подобных случаев при таком изменении вновь выбирается сказка, в центре которой находится примерно такая же или похожая символика, например, вместо сказки «Мальчик-с-пальчик» берется «Храбрый портняжка», а вместо «Семи гусей» — «Шесть лебедей». Это обстоятельство также указывает на наличие в сказке центрального комплекса, который в своих существенных частях может быть выражен лишь более или менее точно определенной образной символикой. Эти наблюдения подтверждают также всем известную сегодня гипотезу Фрейда о том, что основные структурные элементы психики формируются в первые годы жизни, и в дальнейшем основная психическая проблематика постоянно разыгрывается в рамках этой структуры или этого основного комплекса.