Юнона

Прошло еще несколько дней. Каждый вечер теперь приходил Николай Федорович, стучал молоточком по гипсу, трогал пальцы. А днем являлась сестра, очень красивая, с длинными ногами, в короткой юбочке, завитая, медицински-холодная. Улыбаясь, она раскладывала свои коробки-шприцы, улыбаясь, протирала ваткой, улыбаясь, тыкала иглой, улыбаясь, уходила. А пальцы в проеме гипса уже стали густо-лиловыми, раздуто-водянистыми. Теперь Олег лежал только на спине, ему было видно бело-серое, зимнее небо, изредка мелькал там темный голубь, пролетали, медленно взмахивая, галки, и острокрылые птички проносились иногда дружным табунком. Он вспоминал, что такие розовые с желтым хохлатые птички прилетали на яблони возле школьного окна, густо облепляли их с тихим серебряным звоном и обирали мелкие, прихваченные морозом яблочки. Эти яблочки почему- то оставались целыми до весны только на самых тонких ветках у стены, и однажды Мишка Колосов на спор слазал за ними по водосточной трубе, набрал две горсти и угощал девочек и Юнону, яблочки были грязные, в саже, но все ели их, хвалили, а Мишка сиял и посматривал на Юнону. Да, жизнь, конечно, идет там, как шла, работает школа, идут уроки, на переменах та же возня и галдеж, Светка Приставкина на уроке все поправляет свою челочку и тайком глядится в зеркало, Юра Сурганов чертит свои схемы-модели, Юнона…

Он лежал и думал, что завтра уже воскресенье, а послезавтра повезут в больницу и там… Не хотелось даже думать, что будет там и каким он вернется оттуда… И кто знал еще недавно, когда он был здоров, бегал на этих самых ногах, что так может случиться.

Он и теперь никому не говорил, что его ждет. Вчера сказал только Сурганову, когда тот пришел, принес задание. Сурганов долго смотрел на него через очки, словно он что-то высчитывал. Он сказал Сурганову, что ни в воскресенье, ни в понедельник приходить никому не надо, — с утра увезут в больницу.

Потом попросил мать, чтоб она убрала книги и учебники, горой скопившиеся на стульях у кровати, велел убрать тетрадки и лег поудобнее — не то спал, не то думал… Глаза Олега были закрыты, руки лежали поверх одеяла. Может быть, он и вправду спал…

Юнона пришла в воскресенье, под вечер, когда небо уже заволакивалось сумеречной синевой, и это был самый тяжелый час. Она пришла так неожиданно, что он растерялся и словно бы рассердился— неужели ее послали?! Молчал, верил и не верил, узнавая ее голос в прихожей, а потом даже повернул голову к стене, ведь было уже поздно и, пожалуй, все равно.

— Здравствуй! — сказала она. — А я тут шла и решила тебя навестить. Ну, как ты? Ребята говорят, что тебя собрались класть в больницу.

— Тебя… послали? — воспаленно глядя, он приподнялся на локтях.

— Нет, — ответила она, понимая его. — Что ты выдумал? Я пришла сама. А что, нельзя?

С минуту он смотрел на нее, стараясь поверить, и понял.

— Можно, — вздохнув, опускаясь, сказал он. — Только здесь… не прибрано…

Глаза Юноны были теплые, большие и как бы вбирающие его взгляд.

Вот какая чепуха…

— Открой форточку, — краснея, попросил он. — Здесь душно. — И подумал, а каково ей-то прийти с холода, со свежего воздуха, пьяного и чистого. — Открой, — повторил он.

— Да зачем же! — возразила она. — Мороз на улице. Знаешь, какой холодище? Двадцать четыре… Я терпеть не могу мороза… — Она даже повела плечами. — Знаешь, говорят, я похожа на северянку. Все это говорят… А я ведь с юга… Из Краснодара— там родилась, а здесь так мерзну, так мерзну…

Она ходила по комнате, а Олег смотрел на нее и все дивился ее взрослости, какой- то мягкой уверенности, точно она была намного старше, сильнее и увереннее его. Юнона ходила по комнате и что-то говорила, а он, не вслушиваясь в слова, слышал только звук ее ровного голоса.

А потом она вместе со стулом подсела к его кровати, и они вдруг заговорили так, словно рухнула сдерживающая этот поток слов плотина. Юнона рассказывала о своем городе, о серебристых тополях, дубах и виноградниках, о степи, курганах, Черном море, на котором она бывала каждый год, о той школе, где она училась раньше, потом вспоминала детские дни, и уже рассказывали наперебой то он, то она, счастливо соглашаясь, когда находилось нечто общее в этих воспоминаниях.

Совсем стемнело. Он решил включить свет — для этого у Олега были протянуты к выключателю две крепкие нитки, — но Юнона сказала, что зажигать огонь не стоит, пусть так, с улицы много света и все видно… Тогда он посмотрел ей в лицо и вдруг увидел, что глаза Юноны сияют загадочно и успокаивающе. Ему показалось, что это не та Юнона, девочка, которую он знал, а другая — всевластная и всемогущая — и это было странно, удивительно и опять, как во сне…

Он не помнил, сколько они сидели так. Вошла мама и очень удивилась, что они сидят в темноте, зажгла свет и принесла чай. Юнона села к столу, а Олег, кое-как сдерживая стон, повернулся на полубок, а когда боль поутихла, стал пить чай, с наслаждением, чашку за чашкой…

Собираясь домой, Юнона подошла к шкафу с книгами.

— Это все твои? — спросила она, оглядываясь.

— Да, — ответил он и удивился вопросу.