Юноша с перчаткой

Мои палаты помещались на первом этаже, и входная дверь почему-то не запиралась. Однажды ночью в темный коридор вбежала с улицы большая собака, похожая на волка… Мне самой было только шестнадцать, я боялась темноты и собак и очень хотела спать. Чтобы не заснуть, я вспоминала, фантазировала. Думала об Ане.

Однажды в свободный вечер мы с Викой подошли к ее даче. На этот раз мне никто не открыл, и не у кого было спросить, как поживает Аня и ее неподходящиймальчик. Почему- то он не выходил у меня из головы. Я сочинила целую историю. Как они познакомились в электричке и полюбили друг друга с первого взгляда. И как они встречаются тайком от родителей. Как знать, может быть, на этой заброшенной даче…

Дети просыпались рано, словно птицы. Румяные, лукавые мордочки. Ясные, готовые к новым впечатлениям глаза. Долгий день в детстве, как путешествие. Начинался он с шалости.

— Подъем! — говорила я бодро, входя в палату, где все уже поднялись. — Кто мокрый? Подымите руку!..

И сразу поднималось несколько рук. Это для того, чтобы потом, прыгая на сеточном матраце, радостно хохотать — ведь простыня сухая!..

К общему восторгу, я делала вид, что верю. В этом и заключалась игра. Тот, кто был мокрым на самом деле, руки не поднимал — лежал неестественно тихо, прижав руками одеяло, и, только когда я подходила к нему, шептал трагически: «Я мокрый…»

Таких я не выдавала. Незаметно собирала мокрые простыни — на две палаты было штук пять-шесть — и уносила. Стирать их входило в мои обязанности. Я стирала простыни в цинковом корыте на заднем дворе и распевала песню из своего детства «Как у Саши на постели груши-яблоки поспели». Так мы дразнили мальчика Сашу, когда его мама для просушки вывешивала на перилах балкона его матрац.

Я развешивала простыни и валилась на свою койку, чтобы заснуть. И тут кто-нибудь из дневных нянь говорил: «Подежурь за меня, мне надо съездить в Москву. Брат из госпиталя приехал…» (Или: «Друг на фронт уезжает», или: «Мать заболела, а дети одни!..»)

И тогда я дежурила за дневных. Мыла окна, приносила из кухни обед — ведра с вермишелевым супом и сырники с шоколадной подливкой. Кормили по группам, и моя средняя группа, завидев меня, отказывалась есть: требовала сказку…

Как-то после такого двойного дежурства я решила съездить к своим. Они жили в Загорске, по той же Северной дороге, что и Перловка. То ли электрички ходили реже, то ли время было такое — война! — но вагоны были набиты битком, несмотря на позднее утро. Я вошла в вагон и сразу заснула стоя. Не знаю, сколько я проспала, должно быть, станции три. Проснувшись — пожалуй, тут больше подходит слово «очнувшись», потому что мой сон был внезапным и глубоким, как обморок, — я увидела его. Он стоял рядом — мой неподходящиймальчик — и смотрел на меня. Он был точно такой, каким я его придумала: повыше меня, ворот защитной рубашки распахнут, и видна смуглая шея и острые ключицы. Зеленые глаза смотрели на меня внимательно, чуть насмешливо.

— Проснулась? — спросил он. — Небось гуляла всю ночь?..

— Я не гуляла. У меня работа такая.

— Интересно, что за работа, — сказал он. — Если не секрет…

— Я ночная няня, — ответила я.

Это его рассмешило.

— Няня, — повторил он со вкусом. — К тебе это не подходит… Слово какое-то старушечье!..

Он смотрел на меня все также внимательно и насмешливо. Я знала, что я ему нравлюсь. И он мне нравился тоже.

Вагон качнуло, и он придержал меня за локоть. Он стоял так близко от меня, что я чувствовала его дыхание на своем лице. От него пахло табаком, как и полагалось неподходящемумальчику. На вид ему было лет семнадцать.

— И кого же ты нянчишь? — спросил он.

— Своих детей.

— И много их у тебя? «Детей»?

— Шестьдесят.

— Жми до сотни, — сказал он. И, помолчав, спросил: — А меня понянчить не хочешь?

Я не ответила. Я знала, что мы сейчас расстанемся и больше не встретимся никогда.

— Между прочим, я тоже с ночной, — сказал он. — В военкомат вызывали — осенью должны взять…

К нашему разговору прислушивались те, кто стояли вокруг. Им было интересно.

— Сойдем? — предложил он вдруг.

Электричка приближалась к станции. Это была платформа Хотьково.

— Сойдем, — сказала я.

Мы протиснулись на площадку, и он спрыгнул еще на ходу.

— Ну, ты что? — сказал он.

Я покачала головой. Меня оттеснили в сторону.

Вернувшись в Перловку, я все рассказала Вике. И еще много раз я рассказывала об этом разным людям в разные годы. О своем неподходящеммальчике, и о том, как я не решилась спрыгнуть за ним на платформу.

Рассказала и Ане. Мы с ней увиделись, когда ей было уже за тридцать. И у нее был вполне подходящий муж.

1974

Братец

В детстве его укусил заяц. Родители привели его в зоопарк, и он просунул палец сквозь проволочную сетку; должно быть, заяц подумал, что это морковка.

Он был маленький, кудрявый. Золотые — кольцами — локоны делали его похожим на ангела. Люди на улице умилялись. И я, когда вела его за руку, очень гордилась, что у меня такой брат. Слово двоюродный я тогда нарочно опускала.