Юноша с перчаткой (рассказ студентки)

И тогда я принесла из своей комнаты эту книгу и открыла страницу, которую знаю на память. И Юлька увидела его задумчивое лицо, темные глаза под темными бровями, белое кружево вокруг мальчишеской шеи и нервные руки: одной, той, что в перчатке, он держит другую перчатку, снятую с руки…

– Хороший мальчик, – сказала Юлька. Как будто я показала ей не портрет юноши, написанный Тицианом в тысяча пятьсот двадцатом году, а фотографию своего однокурсника. Мы помолчали, разглядывая его.

– У него современное лицо, – сказала Юлька. – Даже трудно представить, что он жил четыреста пятьдесят лет тому назад…

Я смотрела через Юлькино плечо на своего Юношу с перчаткой – так называется этот портрет.

Я все о нем знала, как будто мы выросли в одном дворе. Я знала, что он горд, вспыльчив, его легко обидеть. Он бывает груб, но умеет быть очень нежным, и если полюбит, то на всю жизнь.

– Есть такие стихи, – сказала я. – Не помню чьи. «А другой свое рожденье отложил до лучших дней…» Это про меня… Интересно, я бы ему понравилась?

– Не знаю, – сказала Юлька и посмотрела на меня внимательно. – Может быть, он такой печальный потому, что вы разминулись в веках…

Разминулись в веках! Как это звучит, а?!

Наконец-то выпал снег, наступила настоящая зима. В нашем парке, возле института, живут белки. Они сменили свои шубки, из коричневых стали серыми. А я все еще хожу в осеннем, только надеваю под куртку толстый свитер. В куртке, брюках и ушанке я похожа на мальчика. Сегодня какой-то человек в метро решил меня воспитывать. Зима на дворе, сказал он, пора одёжку-то сменить!..

– А разве приказ уже был? – спросила я. И, когда он уставился на меня, добавила: – О переходе на зимнюю форму одежды?..

Тут поезд остановился на станции «Проспект Маркса», и я сошла, не успев узнать, оценил ли он мой юмор.

Рисую. «Размяла» руку. Вчера рисовала в основном тушью. Сегодня воскресенье, и я решила писать натюрморт. Я расположилась в кухне. Писала натюрморт – три апельсина, яблоко и виноград на фоне зимнего окна. Я этот натюрморт не ставила, он сам стоит у нас на окне. Я выдавила из тюбиков масло и начала писать, когда в кухню заглянула мама и сказала:

– Два с половиной часа тебе хватит?

– Почему именно два с половиной? – спросила я. – А если три с половиной?

– Это не годится. В три мы будем обедать.

– Мамочка, не мешай, – говорю я. – У меня ответственный момент.

– И потом к обеду придет Зинаида, а в шесть ей надо уже уйти, – говорит мама. Сквозь стеклянную дверь кухни ей виден подоконник с матовым от мороза окном и мои фрукты.

– Между прочим, виноград я купила для Зины, – говорит мама. – Она его очень любит…

Я не отвечаю. У меня ответственный момент. Все зависит от того, как начать. По крайней мере я так считаю. Вообще я не люблю писать натюрморты. Это не мое. Почему-то мне всегда вспоминается, как один наш заочник ответил на вопрос, что он любит писать больше всего.

– Продукты, – сказал он.

Теперь это ходит у нас как анекдот. У натюрморта должен быть подтекст, так говорит наш Акулинин. Он ведет у нас живопись. Натюрморт – это образ человека, данный через предмет…

Но вот входит мама и говорит, что Зинаида любит виноград, и я опять вспоминаю о продуктах. А что, если написать виноград так, чтобы в подтексте была Зинаида?..

Я думаю об этой женщине. Они с мамой выросли в одном доме, потом их разлучила война, и встретились они уже взрослыми. Замуж Зинаида почему-то не вышла, хотя она вполне ничего и выглядит моложе мамы. Она любит рассказывать, что в нее все влюблены. Она единственная из маминых подруг, которая все говорит при мне. И мама не просит меня выйти из комнаты.

Когда я пишу, я не замечаю, как идет время. Звонок в дверь застает меня врасплох. Я слышу голоса в передней, кудахтанье Зинаиды – она так смеется, как будто кудахчет. Мамино шиканье. Оно относится, конечно, не ко мне, не к моему натюрморту, а к папиной диссертации, которую он «двигает» по воскресеньям.

Надо свертываться. Я отступаю, насколько позволяют габариты нашей кухни. По цвету вроде неплохо. Надо бы фон еще прописать, но сейчас не дадут…

Я развинчиваю этюдник и тащу картон с натюрмортом к себе в комнату. Я поворачиваю его при этом так, чтобы мама и, главное, Зинаида его не увидели: не люблю показывать неготовые вещи.

Пока я отмываю кисти и привожу в порядок свои руки, мама накрывает на стол, а Зинаида стоит у окна и щиплет виноградину за виноградиной.

Мы обедаем втроем, папа что-то дописывает и просит, чтобы его не ждали. Я сижу на папином месте, спиной к двери, Зинаида – на моем, а мама – На своем. Впрочем, и Зинаида сидит на своем. Наши постоянные гости уже имеют привычное место за столом. И свои любимые блюда.

Тетя Лера, когда собирается к нам, спрашивает:

– А пирог с капустой будет?

Тихая Варя любит грибы.

Зинаида любит все. Она живет одна и питается как придется. Готовить она не умеет, но очень любит давать кулинарные советы, вычитанные в каком-нибудь календаре. Вот и сейчас, узнав, что на второе будет курица, она спрашивает:

– А ты перед тем, как варить, ее связываешь?