Юноша

— Борис — вот это действительно экземпляр! Это экземпляр… Что Владыкин!.. Вы все время, Миша, упоминаете Владыкина. Хотите с ним состязаться… Я убежден, что вы его талантливей… Но что Владыкин по сравнению с Фитингофом? Щенок… Вот если ваши работы, и не так работы, как вы лично понравитесь Борису… Но вы не понравитесь Фитингофу, — вздыхал Пингвин. — В живописи Фитингоф, так же как в литературе, мало понимает, а сами вы держитесь петушком… Вы не понравитесь Борису. Нет в вас здорового подхалимажа…

И Пингвин не то кряхтел, не то смеялся, опустив глаза в пивную кружку.

— Вы хотели бы жить, Миша, во время Великой французской революции? — спрашивал он неожиданно.

— Нет. Я бы хотел жить во время великой русской революции, что и делаю… А хотелось бы жить… Очень хотелось бы жить при полном социализме… Сейчас еще много обезьян.

— Вы не дурак, — замечал Пингвин, улыбаясь краешком губ и блеском черных глаз…

Однажды днем, когда Миша собирался пойти обедать, позвонил телефон. Михаил подумал, что это Нина, и важно произнес:

— Я вас слушаю.

— Землячок! Ты что же это не показываешься? Зазнуля!

Он сразу узнал медлительно-певучий Танин голос, но почему-то не решался об этом сказать.

— Кто говорит? — спросил он почти сурово.

— Да Таня, Таня. Будьте ласковы, он меня не узнал! Три недели в Москве и на глаза не показывается. Нехорошо, Мишунчик.

Она просила немедленно прийти к ней. Она угостит его таким обедом, что ему и не снилось. Таня хотела видеть Мишу, говорила с ним сердечно и, как со всеми, запросто. Михаил же — то холодно-равнодушным тоном, то озабоченно-деловым, то рассеянно-небрежным — отвечал коротко, хотя в душе радовался, что Таня позвонила и он может пойти к ней.

— Загляну. Хорошо. Постараюсь сегодня.

— Вот и ладненько. А то строит из себя бог знает кого…

Миша пришел вечером. В вязаном черном платье с красными молниями Таня по-прежнему была величественно-красива. Высоко держа голову, она несла свое тело. Завитые шафрановые волосы искрились. Белые руки, белая шея, оголенные плечи наполняли комнату, освещенную розово-абажурным светом, спокойствием и запахом свежего сена.

Они сидели на ковровом диване. У изголовья — Таня, подогнув маленькие ноги в голубых туфельках, обложив себя вышитыми плюшевыми подушечками, а рядом Миша. Между ними пепельница — металлическая рука, куда Михаил стряхивал пепел папиросы.

— Ну рассказывай, землячок, как там, в нашей Белоруссии. Дожди?

Миша никогда не скучал по Белоруссии. Напоминание о том, что он тоже из Белоруссии, его неприятно удивляло.

Михаил сожалел, что рос в самой неинтересной, как ему казалось, из республик, входящих в СССР. «Лучше бы в Татарии, Дагестане, Узбекистане — все-таки какая-то экзотика».

— В Белоруссии все в порядке… Ну, а как… — он хотел спросить: «Ну, а как ты живешь?», но не знал, как сказать — «ты» или «вы», поэтому старался обойтись без этих местоимений. — Ну, а как Сладкопевцев? — спросил Миша.

— Схватился! Давно его забыла. Он оказался нехорошим человеком.

Таня рассказала о том, как по приезде в Москву Сладкопевцев продавал ее вещи, заставлял писать раввину письма, чтоб тот присылал денег.

— Мне это было противно. Я отказывалась, но он бил меня. Вся в синяках ходила… Помнишь мое бархатное платье — ты еще хотел меня в нем рисовать? Тоже продал. Я так любила это платье, — сокрушалась она.

Сладкопевцев все время звал ее коровой и гнал из комнаты.

— Но этот номер не прошел. Я обратилась в жилтоварищество, и там пригрозили ему, чтоб он без хамства и не забывался, где живет.

Сам он обедал в столовой, а она сидела голодная и плакала. Собиралась уезжать.

— Но тут я забеременела, и надо аборт.

В больнице других навещали мужья, любовники. Приносили цветы, конфеты. К ней никто не приходил.

— Я лежала одна, как сука.

— Подлец! Какой подлец! — возмутился Миша.

— Это верно. Сладкопевцев нехороший человек. Но еще спасибо, что он ничем не заразил меня… Вот лежу, завтра надо выписываться, а мне свет не мил. На душе, Миша, такая тяжесть! Рядом со мной помещалась одна женщина. Очень хороший человек. Я ей все и рассказала. К этой женщине приходил муж, тоже очень симпатичный. Они переговорили между собой и взяли меня вот в эту квартиру, — и Таня пальчиком ткнула в плюшевую подушечку, что лежала у нее на коленях.

— Как в эту квартиру?

— Ну да. Мой муж тогда был ее мужем.

— Ничего не понимаю, — изумился Миша.

— Что ж тут непонятного? Я переехала к ним жить. Думала, пока устроюсь, поживу у них, но Анатолий в меня влюбился. Вера Исааковна это заметила и молча ушла. Она гордая. Я поступила по-свински, но что мне было делать? Жить-то хочется. Ей лучше, чем мне, — у нее есть специальность: она врач.

О муже Таня сообщила, что он хороший человек и любит ее. Только он очень занят и редко бывает дома.

— Всюду хожу одна. Анатолий мне достает билеты в театр. Он хочет, чтоб я развивалась. Живем скромненько. Жалование у него небольшое… В жизни так мало удовольствий, — вздохнула Таня. — Всего хочется: прилично одеваться, прилично кушать… Но зато у нас квартирка хорошая. Совсем отдельная. И смотри, какая роскошная ванная!..