Юность

Машенька уходит. Мне почему-то становится неловко, Зря читал ей эти стихи. У них с Грановичем что-то неладно, поссорились, что ли, а я только о себе. Счастливые всегда эгоистичны!

- Молока выпьешь? - спрашивает Екатерина Васильевна.

- Нет, спасибо. Я так совсем разленюсь. Ем да сплю!

В самом деле, товарищи работают, а я валяюсь. Хватит!

- Аи идешь? - удивляется Екатерина Васильевна. - Гляди, как бы не зря.

- Ничего, выздоровел!

8

По утрам еще держатся холода, на деревьях лежит крупный дымчатый иней. А через час-два мороз сдает, отмякает, пытаясь удержаться хотя бы в тихих темных закоулках. Снег лежит ноздреватый, рыхлый, в полдень нога уже проваливается в воду, на дороге резко обозначаются черно-желтые, дымящиеся легким парком колеи - мука шоферов и пешеходов. Хорош в такую пору воздух - гулкий, пахучий, трепетно-дрожащий.

Но не долга, не прочна еще мартовская благодать.

Под вечер, бледнея прямо на глазах, поспешно закатывается светило, день быстро меркнет, и снова, как зимой, синеет подернутый ледяной коркой снег...

- Весна, - глядя в окно, задумчиво говорит Метников.

Гранович откладывает ручку, вздыхает:

- У нас сейчас на Арбате асфальт сухой.

- Лирики! - добродушно ворчит Пресс, - А у нас на фронте распутица. Воевать мучение, голодными скоро насидитесь. Вот вам и весна!

За окном мелькает лицо Кудрина; через минуту, разрумянившийся, свежий, он появляется в дверях, оживленно говорит:

- Товарищи, пойдемте поможем вытащить машину.

Мучается парень.

Мы с Метниковым одеваемся, Гранович пишет.

- А вы, Гранович?

- У меня стихи, надо кончить.

- А в машине - снаряды, - негромко говорит Кудрин.

Гранович вспыхивает, поспешно встает.

- Что, лирик, получил? - удовлетворенно хмыкает Пресс и тоже набрасывает шинель, По пути забираем Лешу Зайцева.

Застрявшая трехтонка, тяжело нагруженная ящиками, стоит за углом. Задние скаты, буксуя, выбили глубокие впадины, кузов основательно осел. Коренастый водитель в распахнутой стеганке и в почерневших промокших валенках звенит лопатой, ругается. Увидев нас, он светлеет, горячо благодарит Кудрина.

- Мы ее сейчас, мигом, - обрадованыо и быстро говорит он, - Подтолкнем, и порядок. Дело-то плевое! Сейчас мы ее!..

- Да, вперся, - философски замечает Зайцев.

Каким-то шестым, шоферским, чувством признав в

Зайцеве собрата по профессии, водитель беззлобно огрызается:

- Сам не сидел, что ли!

Мотор начинает рокотать, наваливаемся впятером, и сильная машина легко выскакивает из западин. Шофер отводит трехтонку на безопасное место, выглядывает из кабины:

- Ну, спасибо, товарищи, не знаю, как вас благодарить!

- Чего ж ты в валенках? - кивает Пресс.

- Старшина у нас, пропади он пропадом, проваландался, - сердито говорит водитель, постукивая мокрыми, задубевшими на ветру валенками.

- Промочил ноги?

- Не без этого. Ничего, в кабине отогреются.

- Зайцев, - окликает Пресс, - садись с ним - и до Гулевого. Пусть даст сухие портянки да немного погреться. Это по пути.

- Эх, вот спасибо! - широко улыбается водитель, обрадованный, кажется, последним больше, чем сухими портянками.

- Есть! - козыряет Зайцев и озорно оглядывается. - Мне бы, Михаил Аркадьевич, за вредное производство тоже подкинуть надо.

- Ну, ну! - грозит Пресс.

В редакции нас ожидает посетитель. Положив забинтованную правую руку на колени, а левой вертя незажженную папиросу, на табуретке у самой двери сидит невысокий пожилой солдат с прокуренными желтыми усами.

При нашем появлении он браво вскакивает и едва не достает головой потолка - при коротком туловище у него оказываются непомерно длинные ноги.

- Здраю-желаю!

Мгновенное превращение в гиганта настолько неожиданно, что мы все смеемся. Широко улыбается привыкший, видимо, к подобным эффектам и необычный "складной" гигант. Увидев позже вошедшего Пресса, он вытягивается:

- Разрешите обратиться, товарищ старший батальонный комиссар!

- Пожалуйста. - Пресс смотрит на посетителя, подняв голову, глаза у него весело блестят.

- Гвардии рядовой Александр Пушкин...

- Уж не Сергеич ли? - не сдерживается Метников.

- Так точно - Александр Сергеевич, - невозмутимо чеканит гвардеец. Полные тезки!

- Не родня случайно?

- Никак нет! Фамилия наша пошла от прозвища.

Из уральских пушкарей.

- Стихи не пишете? - не унимается Метников.

- В измальстве пытал - не выходит. Складу нет.

Строго поглядывая на нас, Пресс подходит к окну, приглашает:

- Садитесь, Александр Сергеевич. Вот сюда, поближе.

Значит, вы из пушкарей?

- Сам-то нет, - добродушно щурится Пушкин, - К стихам не прибился, из пушкарей выбился. Плотник я. Служу в части майора Потапова. К вам по пути завернул, в штаб вызывали. Заодно в медсанбад заглянул.

- Что у вас с рукой?

- Чирьяк, будь он неладен, вскочил. Вскрыли.

- А в штаб зачем?

- Награды вручали. Вот. - Пушкин распахивает шинель и, не сдержавшись, косится на грудь: повыше кармана на гимнастерке поблескивает орден Боевого Красного Знамени.

- Ого! Ну, поздравляю, Александр Сергеевич! - Пресс крепко пожимает руку солдату. - За что наградили?