Юность Барона. Обретения

Минут через пять, все здесь же, на Луначарского, Барон притормозил, привлеченный мемориальной доской, висящей у входа в двухэтажное, красного кирпича здание. Заинтригованный, подошел поближе, вчитался. Надпись на доске гласила, что в этом здании 19 мая 1919 года на собрании коммунистов выступал нарком просвещения А. В. Луначарский. «И это, судя во всему, стало самым ярким событием в жизни города за всю его новейшую историю», — развеселившись, подумал Барон.

Рядом с мемориальной доской висела табличка, извещающая, что в этом же доме располагается Галичский краеведческий музей. Поразмыслив, Барон толкнул дверь и вошел внутрь. Вошел забавы ради, в качестве рядового посетителя. Из музеев он не воровал — принципиально разорял только частные коллекции.

В предбаннике на табурете сидела пенсионного возраста тетка в синем хозяйственном халате и занималась внеуставным занятием — вязанием чулка. На Барона она посмотрела с недоумевающим интересом.

— Добрый день.

— Видали и добрее.

— Можно к вам? Приобщиться к прекрасному?

— Чего ж нельзя. Билет пятнадцать копеек.

— Думаю, сдюжим.

Барон порылся в карманах, достал мелочь.

— А что порекомендуете осмотреть в первую очередь?

— Экспозицию самоваров и уникальную коллекцию шитых картин работы крепостных крестьян, — заученно ответила тетка.

— Благодарю за наводку.

— Только через двадцать минут мы закрываемся.

— Я постараюсь. Уложиться. Чай, не Эрмитаж.

— Да, не Эрмитаж. Но, к вашему сведению, таких самоваров, как у нас, нет даже там!

— Эка мне повезло.

Получив билет, следуя стрелке «Начало экспозиции» («Ого! Все как у взрослых!»), Барон направился к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Мужчина! Чемоданчик свой можете пока здесь оставить.

— Благодарю. Он не тяжелый.

* * *

Стечения обстоятельств, они же — значимые совпадения, случаются в жизни каждого. Вот только большинство из нас не придает им значения и быстро забывает. И, между прочим, напрасно. У Бога случайных совпадений не бывает.

Коммунист Кудрявцев в Бога, разумеется, не верил. Но под спудом прожитых лет неверие его из фазы неистовой перетекло в нейтрально-терпимую. Больше того, с годами Владимир Николаевич сделался приверженцем постулата, некогда сформулированного дореволюционным критиком Александром Амфитеатровым: «Дыма без огня не бывает, но какой огонь испустил этот дым, я не знаю». А уж «дыма» в запутанной жизненной истории Юрия Алексеева, он же, как теперь выяснилось, Юрка-Барон, имелось предостаточно. К примеру, чем иным, как не пресловутым Божьим промыслом, можно объяснить тот факт, что зимой 1942 года Юра угодил в партизанский отряд именно к Хромову? А как прикажете интерпретировать то обстоятельство, что первое Юркино уголовное дело, оказывается, вел не кто иной, как Пашка Яровой? Даже если все это простые совпадения, то тем они удивительнее.

В дверь кабинета постучали. Кудрявцев закрыл доставленное из Ленинграда уголовное досье, убрал в стол и лишь после этого отозвался:

— Войдите.

В кабинет шагнул Марков, зажимая под мышкой папку для докладов.

— Вы меня искали, Владимир Николаевич?

— Не просто искал — обыскался. Проходи, Олег Сергеевич, присаживайся.

— Я в бюро переводов был. Вот, пять минут как закончили расшифровку. Подумал, может, вам будет любопытно.

— Что это?

— Нашему человеку в Лондоне удалось раздобыть копию магнитофонной записи интервью, которое Набоков дал журналисту Питеру Дювалю-Смиту из Би-би-си.

— Считай, заинтриговал. Давненько Владимира Владимирыча слышно не было. Я так понимаю, интервью сделано в рамках рекламной кампании «Лолиты»[24].

— По правде сказать, я не в курсе.

— И как, есть что заслуживающее внимания?

— Я перевод бегло, по диагонали, просмотрел. По-моему, интерес может представлять ответ на самый первый вопрос. Все остальное — скучные стариковские размышлизмы. Вода водой.

— Ну давай зачитаем первый.

— Только переводчики сразу предупредили, что предоставленная запись не очень хорошего качества. Отдельные слова им приходилось додумывать.

— Хочешь сказать, неуклонно растет квалификация? — усмехнулся Кудрявцев.

— Извините, не понял?

— Я говорю: наши переводяги уже способны за живых классиков додумывать?

— Скажете тоже, Владимир Николаевич. Какой же Набоков классик?

— А кто он, персонально по твоей классификации?

— Обычная недобитая белогвардейская шкура. Антисоветчик. И еще этот, как его, педофил.

— А! Ну-ну.

Кудрявцев принял от порученца отпечатанный на машинке переводной лист и начал читать:

«— Господин Набоков! Вернетесь ли вы когда-нибудь в Россию?