Юность Барона. Потери

Барона разбудило пение птиц. Это было столь поразительно, что он не сразу сообразил, где находится. Но стоило лишь разлепить веки, как реальность, в виде аскетичной и неопрятной конурки блат-хаты, расставила все по местам. Попутно выяснилось, что он лежит в кровати, под ватиновым одеялом и в костюме Адама.

Барон осторожно повернул голову. Та нехотя повиновалась и уткнулась в колосящуюся, благоухающую потом Любину подмышку. Обладательница оной, облаченная соответственно в костюм Евы, спала, смешно причмокивая во сне пухлыми губами. Словно бы продолжала добирать недополученные ночью поцелуи.

Барон перекатился на другой бок, спустил босые ноги на грязный пол, сел и осмотрелся. Пиджак висел на вбитом в стену гвозде, брюки и рубашка валялись метрах в трех от кровати, но вот трусов окрест решительно не наблюдалось.

Пришлось заняться раскопками в постели. В том числе осторожно пошарить под горячим женским телом.

– А? Что? – не открывая глаз, пробурчала потревоженная Люба.

– «Светильник ночи сгорел дотла. В горах родился день»[18].

– Кто угорел?

– Никто, спи.

Трусы нашлись. Отчего-то под подушкой, но главное – сыскались, и Барон принялся одеваться.

– Ты чего в такую рань вскочил?

– Мне в город нужно. Хочу на семичасовую электричку успеть.

– И я с тобой! – встрепенулась Люба и с немалым усилием приподнялась, демонстрируя завораживающую белизной и бесстыдством полную грудь.

– Да спи ты, спи.

– Ага. Ты уедешь, а мне весь день с ЭТИМИ кантоваться? Не хочу, надоели.

– Как знаешь, – пожал плечами Барон.

– Подождешь пять минут? Я хоть немного себя в порядок приведу?

– Ну если действительно пять… Собирайся, я тебя во дворе обожду.

Барон покинул альков, по скрипучей лесенке спустился на первый этаж и прошел через горницу, где всего пару-тройку часов назад бушевала безудержная гульба.

На неубранном столе громоздились грязная посуда, пустые и полупустые бутылки, консервные банки с разбухшими хабариками внутри, разномастные пищевые остатки и огрызки. На топчане, под аляповатой картиной, изображающей не то взятие снежного городка, не то гибель Помпеи, густо похрапывал Хрящ. А из-за занавески, разделяющей горницу и спаленку Райки, доносились всхлипы скрипящих пружин и слабое прерывистое покряхтывание, свойственные процессу совокупления.

Но едва Барон толкнул входную дверь и сделал шаг за порог, как мир мгновенно преобразился. И в лучшую сторону…

Дача выгодно располагалась на самом отшибе поселка, и сразу за ней начинался сосновый, источающий сладкий аромат хвои лес. Немного правее и много вдали, над не проснувшимся пока озером, рассеивался туман, сквозь который робко, несмело пробивались первые солнечные лучи. В нарушаемой лишь птичьими пересудами тишине была разлита такая целительная благодать, что Барон сразу и практически полностью протрезвел.

Он неспешно подошел к колонке, запустив мощную струю, много и жадно напился, а затем с наслаждением сунул в воду рано начавшую седеть стриженую голову.

Из будки лениво выбрался давешний цепной страж порядка. Смачно зевнул, шумно почесался и вопросительно уставился на Барона.

Дескать: какого лешего ты тут, с утра пораньше, шоркаешься?

– Что, Матрос? Всё срок мотаешь? – поинтересовался в ответ Барон и, заметив, что собачья шлёмка пуста, плеснул в нее свежей водички.

Страж в охотку налакался и в знак признательности начал ластиться к благодетелю. Доброе слово, оно ведь не только антагонисту-коту приятно.

– Ладно-ладно, не мельтеши. Обойдемся без телячьих нежностей, – усмехнулся Барон, но по загривку все же потрепал, уважил.

Полторы выкуренные натощак папиросы спустя из дому вышла Люба, облачившаяся в кричаще цветастое крепдешиновое платье, выгодно подчеркивающее женские выпуклости.

На плече висела модная пляжная сумка.

– А вот и я. Уложилась в норматив ГТО?

– Почти. Но надо будет еще потренироваться.

– Ты так думаешь? – Люба выгнулась, озорно прильнула к Барону пышным и пышущим телом и насмешливо-мечтательно уточнила: – А когда и где мы проведем следующую тренировку?

– Идем уже, – недовольно буркнул Барон. – А то и в самом деле опоздаем.

Он сдвинул щеколду, толкнул и придержал калитку, галантно пропуская даму вперед.

– Счастливо, бродяга, – напоследок напутствовал он пса. – Мой тебе совет: при первой возможности уходи на рывок. Иначе – век воли не видать. Тем более собачий век человечьего короче. Хотя бывают, конечно, нюансы…

* * *

Они едва успели. Буквально влетели в последний вагон, прошмыгнув в узкую щель закрываемых дверей.

Народу внутри было много, хотя по причине воскресного дня и не биток. Выцепив взглядом единственную свободную лавку, Люба решительно потянула Барона за руку и с немалым облегчением плюхнулась, занимая местечко у окна.

Сидящая напротив окруженная узлами и кутулями бабка неодобрительно посмотрела на нарушившую ее уединение парочку. Основная доля выразительного негатива предсказуемо адресовалась девице, чья «полна пазуха» словно так и норовила выкатиться из платья.

– Уфф… Совсем меня загнал. Ажио сердце выпрыгивает.

– Кабы не подгонял, лишний час на станции куковали бы.