Юность Барона. Потери

Юрка испуганно вскинулся, но уже в следующую секунду облегченно выдохнул, увидев перед собой двух мужиков в тулупах и ушанках, один из которых рассматривал его с явным добродушием.

Двух РУССКИХ мужиков!

– Я говорю: какого хрена ты на минное поле потащился? – повторил вопрос «добродушный».—Здесь кругом, специально для таких дураков, фрицы табличек наставили.

– У него, наверное, в школе двойка была. По немецкому, – насмешливо предположил второй.

– Дяденьки, а вы кто?

– Встречный вопрос: а кто ты? Ты откуда здесь взялся, весь такой запорошенный?

– Я из Ленинграда. Иду.

– Из Ленинграда? – посерьезнев, переспросил Митяй. – А не врешь?

– Нет.

– Чегой-то я сомневаюсь, – вынес свое суждение Битюг– До Питера отседова верст эдак под сотню. Я уже молчу за линию фронта и тылы немецкие. Так что давай не заливай тут, шкет!..

– Я правду говорю.

– Сколько тебе лет?

– Четырнадцать… Осенью будет.

– Ну-ну Документы есть?

На этот вопрос Юрка ответил не сразу. Потому как из всех документов у него сейчас имелись лишь захваченная из дому семейная фотография да обнаруженное в кармане Гейки чужое, непонятного происхождения, удостоверение.

– Есть.

– Покажь.

Делать нечего – Юрка достал и протянул Гейкину корочку тому, что поприветливей.

– Лощинин Василий Иванович. Учащийся ленинградского ФЗУ № 33,– прочитал Митяй и удивленно покачал головой: – Ну и ну, чудеса, да и только. Слушай, учащийся Лощинин, а вот взрыв минут пять назад – это шо такое было́?

– Это друг мой. Подорвался, – с болью пояснил Юрка. – Мы с ним вместе… из Ленинграда… почти три дня шли…

– М-да… Вот ведь как, язви его, бывает. Такой путь проделать, чтоб под конец…

– Мы не знали, что здесь… Не видели никаких табличек.

– А куда шли-то?

– В Москву.

Битюг расхохотался:

– Слыхал, Митяй? Похоже, у него двойка не только по немецкому, но и по географии.

– Нормально у меня. По географии, – обиделся Юрка.

– На самом деле, Битюг, похоже, парни, сами того не ведая, неведомый нам черный ход из Ленинграда сыскали?

– Я ж про то и толкую – дуракам счастье.

– М-да… И чего прикажешь с тобой делать, Василий Иванович?

– Дяденьки, а вы… вы партизаны?

– Не-а. Мы эти, как их… санитары леса, – хмыкнул Битюг.

– Возьмите меня с собой, а? Пожалуйста!

– Так ведь, паря, как ни крути, других вариантов, похоже, все едино нет.

– Брось, Митяй! На фига нам сдался этот фабзайчонок[38]? Самим скоро жрать нечего будет. И вообще: может, он того… засланный?

– Сам ты… засланный, – оскорбился Юрка. – И добавил сердито: – Вам еще только будет. А в Ленинграде уже давно – нечего.

– Ладно, Васёк. Доставим тебя к командиру, а там пусть Трофимыч сам решение принимает. Опять же за коридор, вами найденный, доложить надобно. Это важно… Всё, братцы, двинули. А то морозец, язви его, совсем залютовал.

– А как же?.. – Юрка нерешительно оглянулся на целину– Надо как-то его… забрать оттуда… похоронить?

– Ну ты выдал, пионЭр! Нет, конечно, если есть охотка – смотайся, притащи. А мы тебя с Митяем здеся обождем, покурим.

«Добродушный» сочувственно приобнял Юрку за плечи:

– Мертвым, Васька, им все равно – где лежать и как лежать. Уж тебе-то, ленинградцу, не знать? Все, уходим. Пока наша Дуська, застоявшись, окончательно в сосульку не превратилась…

* * *

– … Такие дела, брат Васька! Знаешь, а я ведь порой – нет-нет да и вспоминаю того паренька.

– Какого паренька?

– Приятеля твоего. Что на том проклятущем поле лежать остался, с оторванными ногами. Никогда его не видел, но, подишь ты, является.

– Вспоминаешь? Но почему?

– Закрадывается порой такая, язви ее, шальная мысля, что, послухай мы с Битюгом тебя в тот раз, в самом деле вытащи и похорони его по-человечески, может, оно бы и со мной как-то по-другому, иначе сложилось?

– В каком смысле?

– Оно, конечно, глупость, но… Может, мои, будь они неладны, клешни отхваченные – это как бы кара мне? Оттуда, свыше? За собственной душонки червивость?

– ВОТ ОН, голубчик! Сидит, пивко лакает. Я тебе где ждать велела?

Заслоняя солнце, грозной тенью над однополчанами нависла крупная, не самой приятной наружности тетка с сердитым лицом и бесконечно усталыми глазами. На изгибе правой руки ее висела туго набитая кошелка с торчащими хвостиками зеленого лука.

То была она – Мегера. Во всей своей монументальности.

– Зинуля, не шуми! – стушевавшись, взялся оправдываться Митяй. – Представь, боевого товарища встретил! Двадцать лет не виделись! Вот решили, чисто символически, отметить, так сказать.

– А поумнее ничего придумать не смог? Боевого товарища! Ты посмотри – сколько ему и сколько тебе, старому хрычу! – Тетка оборотилась на Барона и прожгла укоризненным: – А вам, молодой человек, должно быть стыдно. Ему же врачи категорически запретили пить!

Барон виновато развел руками, молча поднялся с асфальта, отряхнул брюки.

– Всё продала, Зинуля? – поспешил сменить тему Митяй.

– Одна кошка с трещиной оказалась.

– Разрешите взглянуть?

– Пожалуйста, – Мегера нашарила в кошелке глиняный брак, сердито сунула в руки Барону.

– А сколько стоит?

– Три рубля.

– Я возьму.

– Даже не думай! Если в самом деле нравится, так забирай. Считай, подарок тебе.

– Спасибо.