Юность грозовая

— Война, мать, ни с чем не считается. На фронте вон что творится, успеть бы собрать хлеб.

Он снял пропахшую потом рубашку, налил в рукомойник холодной воды и, подставив бурую от загара шею под освежающую струю, начал умываться, громко покрякивая от удовольствия.

— Фу, благодать-то какая, будто сто пудов смыл, — облегченно проговорил он, но, рассматривая в зеркале свое лицо, невесело подумал: «Да, укатали сивку крутые горки. Прямо как в упряжке ходил, аж глаза ввалились».

Пока старуха ходила в погреб за молоком к обеду и выгоняла со двора соседского драчливого петуха, Иван Егорович прилег на диван и задремал: разморила тряская езда по полям.

— Свалился, сердешный, — пробормотала старуха, войдя в комнату. — Ни днем, ни ночью ему покоя нету. Вот жизнь подошла, прости господи.

Сквозь дремоту Иван Егорович слышал ее бормотание, шаркающие шаги, но никак не мог открыть глаза; тело было непослушным, тяжелым, казалось, не было сил пошевелить даже рукой.

Разбудил его резкий стук. Вздрогнув, Иван Егорович поднялся с дивана и увидел в дверях завхоза, костлявого старика с жидкой, словно выщипанной, бородкой.

— Задремал, — виновато произнес Иван Егорович, потирая ладонью щеку. — Что-нибудь случилось?

— Неприятность вышла. За Сухой балкой, Егорыч, на двух жатках полетели косогоны.

— Не может быть! — Иван Егорович прошелся по комнате, потом сел за стол. — Я недавно оттуда, там было все в порядке!

— Долго ли? Только что Анисья верхом прискакала.

— А что же ей самой пришлось скакать в станицу, ребят не было?

— Поломка-то случилась на краю загонки. До стана далеко, ну а погонычем у нее мальчонка — Давыдихи сынишка, чего с него спросить. Вот и решилась сама махнуть.

Иван Егорович отодвинул поставленную перед ним миску горячего борща, встал из-за стола.

— Косари у нас ерундовые, — огорченно проговорил он.

— Где же нынче добрых достать? — вздохнул завхоз. — С такими вот и придется хлеб до ума доводить. Распорядись дать пару косогонов из резервных.

— Распорядиться проще всего, да вот в кладовой у нас негусто. Экономнее надо бы, уборку-то только начали.

Завхоз пошел было к двери, но вдруг остановился. — Чуть не забыл! — виновато сказал он. — Разыскивали тебя из райкома, подводы требуют на строительство моста, немец где-то возле Узловой расшиб вдребезги.

— Вот тебе. Все до кучи, — Иван Егорович махнул рукой. — Давай, Прокофич, бери косогоны, и, кровь из носу, чтобы все жатки были в работе. А я переговорю с райкомом и приеду в поле. Пошли!

— Ваня, а обедать? — растерянно окликнула старуха. — Хоть молочка испей, голодный ведь.

— Потом, — недовольно отозвался Иван Егорович. — За ужином наверстаю.

Во дворе, уже садясь на лошадь, он распорядился:

— Загляни, Прокофич, в кузню, скажи, чтоб пяток шкворней отковали, на арбах заменить. А еще передай кузнецам: пусть поторапливаются с перешиновкой колес, будем переоборудовать кое-какие брички для вывозки хлеба… Я сейчас заскочу в кладовую. На полевой котел нужно харчей прибавить: питание у нас дрянное…

* * *

Захар Петрович встал до первых петухов. Скрипя деревяшкой, вышел в переднюю, зажег лампу и, усевшись на низенькую табуретку, обтянутую вытертыми до блеска полосками кожи, начал сшивать порванную постромку. Несколько штук их привезли с поля поздно вечером. Захар Петрович вчера почти до полуночи чинил хомуты для третьей бригады, а теперь спешил разделаться с постромками. Увлекшись работой, он не заметил, как на улице стало совсем светло.

Ко двору подъехала подвода.

— Лампу-то потуши, без нее виднее, — проворчала жена, выходя из горницы. — Уткнулся, ничего не видишь. Люди приехали к тебе.

— Какие люди? — не понял Захар Петрович.

— За сбруей, должно быть, а ты в подштанниках сидишь.

— А-а, — протянул он и, хлопнув себя по ноге-деревяшке, взял с лавки кисет. — За хомутами это, обещал сделать.

На крыльце послышались шаги, потом кто-то пошарил в коридоре рукой по двери, отыскивая ручку, и громко спросил:

— Можно, что ль?

— Заходи, — пригласил Захар Петрович, вставая навстречу бригадиру третьей бригады. — Успел я, можешь забирать…

Он показал в угол, где большим ворохом лежала упряжь.

— Спасибо, Петрович, выручил, — бормотал довольный бригадир, нанизывая на здоровую руку хомуты. — Теперь нам ветер в спину.

Поинтересовавшись, как идет косовица, Захар Петрович проводил бригадира и, обращаясь к жене, сказал:

— Буди Федьку, пора ему.

— Мальчишечье дело — поспать бы.

— Вот тебе, нашлась желанница, — сердился Захар Петрович, усаживаясь на табуретку. — Человек только что говорил: задыхаются с уборкой, а она — поспать бы…

Жена не стала перечить, вздыхая, пошла будить сына.

Федя собрался проворно, закусил и, уже уходя, наклонился к отцу:

— Не забудь наш уговор.

— Покель память не отшибло, — улыбнулся в ответ Захар Петрович. После завтрака, отложив свои дела, Захар Петрович оделся и заковылял в правление.

Солнце поднялось высоко, становилось душно. В станице было безлюдно, только в тени домов играли ребятишки да разомлевшие от жары собаки, высунув языки, равнодушно смотрели на купающихся в золе кур.