Юность командиров

— Верно-то верно… да не совсем.

А палата была полна светлых сумерек, и за черными сучьями тополей текла по западу розовая река заката, на середине ее течения уже робко, тепло переливалась первая, нежнейшая, зеленая звезда. Над парком огромным семейством опускались, устраивались на ночлег грачи, неугомонно кричали, кучками темнея на деревьях.

9

Поздним вечером Алексей вышел в госпитальный парк и, закутавшись в халат, долго смотрел через голые ветви на редкие майские звезды; было свежо, ветрено, весь парк шумел, и где-то в полумраке сыроватых аллей настойчиво, глухо бормотала вода. Пахло мокрой корой, влажностью земли.

По всему госпиталю в палатах гасили свет, только в дежурном флигельке горело одно огромное окно сквозь деревья, но вскоре и оно погасло, там хлопнула дверь, по песчаной дорожке торопливо заскрипели каблуки: к лечебному корпусу шла сестра в белом халате.

— Валя! — окликнул он обрадованно. — Так и знал, что вы сегодня на дежурстве! Вы — в лечебный корпус? Что там может быть ночью?

— А вы почему не в палате? — удивленно спросила, останавливаясь. — Это что за новости?

— Нет, все-таки хорошо, что я вас встретил, а не тетю Глашу…

— Слушайте, — перебила его Валя. — Я с вами поссорюсь. Идите сейчас же в свой корпус. Вы чересчур храбритесь! Вам никто не прописывал вечерние прогулки…

— Но я здоров! Полностью. Вы лучше скажите — где луна, черт подери? Когда-то в детстве я лазил на сарай и из рогатки лупил по луне, очень хотелось попасть. Был дурак, по-моему, основательный. Как вы думаете?

Валя, некоторое время помолчав, спросила с иронией:

— А на фронте из пушки пробовали попасть?

— Нет, и на фронте я любил май. Не верите?

— Да, в самом деле весна, — проговорила Валя чуточку досадливым голосом, точно была недовольна собой. — Так и быть — давайте на минуту сядем, — предложила она.

Они сели на холодноватую скамью. Алексей слышал, как вверху, осторожно касаясь друг друга, шуршали голые ветви, в них спросонок возились, вскрикивали галки, а где-то в глубине парка по-прежнему неутомимо ворковала, звенела и плескалась вода. Сильно пахло влажным тополем — и Алексею казалось, что тополем пахло от Вали, от ее халата, от ее волос, видных из-под белой шапочки.

— Смотрите, — сказала Валя, глядя сквозь деревья вверх. — Вы не замечали, что все, когда начинают смотреть на небо, сразу отыскивают Большую Медведеву? Это почему-то смешно.

Он молчал, слушая ее голос.

— Что ж вы замолчали? Вообще, вы сидите тут и думаете, наверно, об орудиях всяких…

— Нет, об орудиях я не думаю. Мне просто хорошо дышать даже, — неожиданно для себя, тихо и откровенно ответил Алексей. — И я не верю, что вам нехорошо… и хочется идти в корпус дежурить.

Он сказал это и увидел: Валя быстро повернулась, поднялись темные полоски бровей, и она, сунув руки в карманы, вдруг засмеялась.

— Я помню, в девятом классе мне нравился один мальчик, знаете, такой герой класса! — Валя потянулась, сорвала веточку над головой, Алексея осыпало холодными каплями. — Однажды он пригласил на каток, прислал вызывающую и глупую записку. Мы должны были встретиться возле какой-то аптеки. Я пришла ровно в восемь. А этот герой-мальчишка так был уверен, что я влюбилась в него, что опоздал на целых полчаса. Пришел насвистывая, с коньками под мышкой. «Извини, я искал ботинки». Лучшего не мог придумать! Я страшно разозлилась, отдала ему свои коньки и сказала: «Знаешь, вспомнила, мне надо переодеть свитер!» И ушла. Ровно через полчаса вернулась. «Никак не могла найти свитер». Он понял все. А вы?

— И я понял…

Валя встала — и он испугался, что она уйдет сейчас.

— Слушайте, я ведь за вас отвечаю, и, пожалуйста, идите в палату. А мне все-таки пора в лечебный корпус… Вы на меня не рассердились?

— Нет, просто я здоров как бык. И не надо за меня отвечать. Мне надо выписываться, Валя… И я знаю, что вы со мной согласны.

— Может быть.

В ту майскую ночь, полную звуков, звезд, запахов мокрой земли, Алексей чувствовал в себе что-то нежное, до странности хрупкое, что, казалось, можно было разбить одним неосторожным движением.

Сквозь сон ему почудился громкий разговор, потом звонко и резко захлопали двери, простучали быстрые шаги в коридоре: похоже было, поднялся сквозняк на всех этажах госпиталя.

— Подъе-ом! — закричал кто-то над самым ухом.

Он открыл глаза. В палате горел свет. За окнами синел воздух. Сизов в нижнем белье бегал меж коек, срывая одеяла со спящих, и, суетясь, вскрикивал диким, каким-то придушенным голосом:

— Подъем, братцы! Подымайтесь, братцы! Победа! Гитлеру конец! Война кончилась! Братцы, по радио передали! Войне коне-ец!..

Он подбежал к своей кровати, схватил подушку, с бешеной силой ударил ею о стену так, что полетели перья, и, подкошенно упав спиной на кровать, опять вскочил в необоримом неистовстве действия.

— Да что вы, как глухие, смотрите? Обалдели? Языки проглотили? Войне коне-ец!

Сизов прерывисто дышал, узкие его глаза горели сумасшедшей, плещущей радостью.

А Матвеев, заспанный, растерянный, сидел на кровати, дрожащими руками пристегивая протез, несвязно, как в бреду, бормотал: