Юность командиров

Батарея стояла под Львовом, на опушке березового урочища, и вступила в бой в первые же дни, прикрывая спешный отход стрелкового полка.

Глубокой ночью немецкие танки прорвались по шоссе, обошли батарею, отрезали тылы, на каждую гаубицу оставалось по три снаряда. Связь с дивизионом и полком была прервана. В ту ночь перед рассветом было удивительно тихо, вокруг однотонно кричали сверчки, и вся земля, казалось, лежала в лунном безмолвии. Далеко впереди горел Львов, мохнатое зарево подпирало небо, гасило на горизонте звезды, а в урочище горько, печально пахло пороховой гарью, и с полей иногда тяжелой волной накатывал запах цветущей гречихи.

В эту ночь никто не спал на батарее. Солдаты, с ожиданием прислушиваясь, сидели на станинах, украдкой курили в рукав, говорили шепотом — все видели, как багрово набухал горизонт по западу.

В тягостном молчании Градусов обошел батарею и, отойдя от огневой, сел на пенек, тоже долго глядел на далекое зловещее зарево, на близкие немецкие ракеты, что, покачиваясь на дымных стеблях, рассыпались в ночном небе. Слева на шоссе слабо, тонко завывали моторы, а быть может, все это казалось ему — звенело в ушах после дневного боя. Четыре бы новеньких тягача, тех самых, что остались в тылу, отрезанные немецкими танками, — и он решился бы на прорыв без колебаний.

— Лейтенант Казаков! — позвал Градусов, соображая, как быть теперь.

Старший на батарее лейтенант Казаков, лучший строевик полка, молчаливый, в изящных хромовых сапожках, на которых по-мирному тренькали шпоры, сел на траву возле.

— Кидают, а? — глухо сказал Градусов, кивнув на взмывшую ракету, а затем, всматриваясь в молодое спокойное лицо Казакова: — В кольце мы? Так, что ли, Казаков?

— В кольце, — ответил Казаков, сплюнув в сторону ракеты.

— Что ж, Казаков, — Градусов сбавил голос, — надо выходить… До рассвета надо выходить. Как думаешь? Идем-ка в землянку.

— Надо выходить, — ответил Казаков.

В землянке зажгли свечу, загородили вход плащ-палаткой, Градусов развернул карту; медлительно и расчетливо выбирал он место прорыва, навалясь широкой грудью на орудийный ящик, водя карандашом по безмятежно зеленым кружкам урочищ. Было решено через полчаса снять весь личный состав и пробиваться к своим, к стрелковому полку, орудия подорвать, прицелы унести с собой, последние снаряды израсходовать.

— Матчасть подорвать, Казаков. Оставите с собой одного командира орудия. Я вывожу людей. Место встречи — Голуштовский лес. В Ледичах. Все ясно?

Казаков ответил:

— Все ясно. — Вздохнув, отвинтил крышку фляжки, отпил несколько глотков.

— Что пьешь?

— Водка. Вчера старшина привез. Где-то теперь наш старшинка? — сказал Казаков.

Тогда Градусов взял из его рук фляжку и вышвырнул ее из землянки, металлически проговорил:

— Точка! Голову на плечах иметь трезвой! И шпоры снять! Не на параде!

Они вышли. Было тихо. Густой запах гречихи тек с охлажденных росой полей; лунный свет заливал урочище, омывая каждый листок застывших берез. И только слева, на шоссе, отдаленно урчали моторы и изредка свет фар косо озарял безмолвные вершины деревьев. Оттуда совсем рядом, оставляя шипящую нить, всплыла ракета, упала впереди орудий, догорая на земле зеленым костром.

— Подходят, — сказал Казаков и зачем-то подтянул голенища своих хромовых сапожек.

— Открыть огонь по шоссе! — Все поняв, Градусов рванулся к первому орудию и особенным, высоким и зычным голосом скомандовал: — Ба-атарея-а! По шоссе три снаряда, за-алпами-и!..

Лунное безмолвие ночи расколол грохот батареи, огненные конусы трижды вырвались из-за деревьев, разрывы потрясли урочище, осыпая листья, росу с берез. И наступила до боли в ушах тишина, даже затаились сверчки. Батарея была мертва.

— Приступать, Казаков! — хриплым голосом крикнул Градусов. — Батарея, за мной! Рассыпаться цепью!

А через сутки Градусов вывел в Голуштовский лес двенадцать человек, оставшихся от батареи, — девять он потерял при прорыве из окружения. Когда же вошли в маленькую деревушку Ледичи, битком набитую тылами и войсками, и увидели под беленькими хатами запыленные штабные машины с рациями, орудия и танки, расставленные на тесных дворах и замаскированные ветвями, верховых адъютантов с серыми от усталости лицами, когда увидели солдат, угрюмых, подавленных, сидящих в тени плетней, — Градусов вдруг почувствовал себя так, словно был обезоружен и гол; и это чувство обострилось позднее.

В Ледичах он не сразу нашел штаб полка. Майор Егоров, большой, пухлый, с глазами навыкате и непроспанным лицом, сидел за столом и, макая сухарь в чай, завтракал. Он страдал болезнью печени. Ледяным взглядом встретив на пороге Градусова, командир полка отчужденно спросил:

— Где батарея?

Градусов объяснил. Егоров отодвинул кружку так, что выплеснулся чай, ударил кулаком по столу.

— Где доказательства? Под суд, под суд отдам! Оставить батарею! Без батареи ты мне не нужен!

— Я готов идти под суд, — также заражаясь гневом, проговорил Градусов. — Разрешите повторить: лейтенант Казаков остался, чтобы подорвать орудия. Я вывел из окружения двенадцать человек.

Егоров поднялся, качнув стол.