Юность Куинджи

Архип возвращался в Карасевку в темноте, а перед ним явственно вставали краски недавнего заката.

Утром Спиридон напомнил брату о приглашении играть на свадьбе.

— Эт-то, не могу, — ответил Архип, пересиливая чувство обиды. — Вот, на подарок На–а-астеньке, — проговорил срывающимся голосом и протянул Спиридону семь рублей, повернулся и быстро пошел со двора.

Долго стоял над Карасевским обрывом и всматривался в утреннее спокойное море. Необъятное, свободное, независимое от людских побуждений и желаний, лишь вступающее в союз с ветром и солнцем, оно звало, манило к себе, и юноша пошел, побежал на его зов, надеясь поверить ему свое горе и мысли, свои мечты.

Тихо плескавшаяся вода что-то шершаво нашептывала прибрежному песку, перекатывая мелкие камешки и легкие ракушки. Архип слушал вечный разговор ныне спокойного моря и глядел на приближающуюся лодку. За веслами сидел Елевферий. У самого берега он повернулся и деловито спросил:

— Пришел помогать? На жаль[58], ничего нема. Ушла рыба. Непогоду чует.

— Эт-то, не убирай весла, — попросил Архип.

— Поразмяться хочешь? — проговорил брат, усмехнувшись. — Давай, давай. Это не красками мазать.

Архип не обратил внимания на иронию, как Елевферий не заметил грустного настроения младшего брата. Он выпрыгнул на песок, столкнул с мели лодку, и она, подчиняясь веслам в сильных руках юноши, стала быстро удаляться от берега.

— Далеко не заплывай! — крикнул вдогонку Елевферий.

Но Куинджи слышал только скрип уключин, всплески воды при взмахивании весел да легкий посвист ветерка за спиной. Чем дальше уплывал он в море, тем шире становился берег, и в то же время уменьшались кручи, сливались в одну темную линию дома Мариуполя, Марьино и Карасевки. Где-то там ведут под венец Настю. Почему? Зачем?.. Он еще мальчишкой дал слово, что никогда не забудет ее. И она совсем недавно умоляла его поскорее возвращаться из Феодосии… А теперь — выходит замуж, и не по своей воле. «Не по своей, — прошептал Архип. — Да как можно неволить человека? Неволить…»

Он задержал весла на весу, пораженный неожиданными воспоминаниями. Ожила далекая зима, отец и сын Карповы, жандармы, заковавшие в кандалы плотников. Они были крепостные, собственность помещика… И Шевченко тоже был подневольным. Его выкупили хорошие люди… Заплатили деньги, как платят за краски и бумагу… А разве Настю не продают богатому жениху? Только прикрывают это свадьбой. Продают из-за бедности. У сапожника Дико большая семья, его заработка не хватает даже на хлеб… Ну чем Архип может помочь Настеньке, чем? У него тоже нет денег, он как бедный родственник живет у братьев.

Удрученный нелегкими мыслями, парень перестал грести, опустил весла в лодку и сам устроился на жесткой сети, подложив под голову натруженные руки. Глядел на высиненное небо, прислушивался к неустанному плеску воды, ощущал убаюкивающее покачивание легких волн. За высокими бортами лодки скрылся мир, где-то далеко, будто внизу, остался лиловый берег, на котором приютился город, а здесь вершина — и он один на один с морем и безоблачным сентябрьским небом.

Можно бы забыться, отойти хоть на время от повседневных забот, но мысли о Настеньке не покидают юношу. Вспоминается разговор с Шаловановым, его рассказ о горькой доле великих людей России… Незаметно в рассуждениях Архипа становятся рядом убитые на дуэлях Пушкин и Лермонтов, отданный в солдаты Шевченко, горемычная девочка Настя и он сам со своим неуемным желанием стать живописцем. Однако его устремлений братья не понимают, все их желания сводятся к деньгам. «Они сила, —думает Куинджи, —Они есть у Аморети — и он нанимает людей, живет в достатке, уважаемый человек в городе. Такие же Кетчерджи, Чабаненко и его хозяин Кантаржа. И у Спиридона веселое лицо, когда выгодно продаст чувяки, сапожки или рыбу… У меня тоже будут деньги. Обязательно будут! Я стану настоящим художником, как Айвазовский. Построю дом и начну учить талантливых. И деньги им давать буду. Пусть не знают нужды…»

В борт ударила волна и сильно качнула лодку. Она накренилась. Куинджи перевернулся на бок и вскочил, едва удерживаясь на ногах. Море, еще недавно зеркально отражавшее высокую голубизну, помутилось, забеспокоилось, загудело, будто кто-то разгневанный забрался в его пучину и колобродил в ней.

Архип схватился за весла и с трудом повернул лодку кормой к бегущим волнам. Ее вознесло на пенистый гребень и резко бросило в провал. Парню показалось, что лодку отбросило назад, и он со всей силой налег на весла. По ним били волны, и вскоре пот стал заливать глаза. Соленые капельки стекали по губам, скатывались по шее и расплывались на груди под рубахой.