Юность Куинджи

— Поглядите, что происходит на нашей матушке–земле. Недавняя русско–турецкая война закончилась позором. Волнения студентов–забастовщиков. Беспрерывные покушения и казни. Взрыв в Зимнем… Нет, батенька, я реалист. Этого не разделяю… Но как уладить противоречия? Нужно исходить только из действительных обстоятельств. Идеалистам и материалистам подавай лишь революции. Они‑де все переменят. Пустое! В реализме больше проку. Он признает, что перемены совершаются постепенно, путем эволюционным.

Архип Иванович уже давно выпрямился и внимательно слушал Менделеева. Он представлял себе, как должны быть заворожены студенты университета лекциями этого ученого и мудрого человека. Как жаль, что Куинджи не портретист! Нарисовал бы его — большелобого с чуть насупленными черными бровями. В синих глазах огоньки печали. Длинные волосы с небольшим пробором слева закрывают уши. Он подбивает рукой густую бороду и увлеченно говорит:

— России нужна промышленность. Много заводов и фабрик, а не террористы. Только независимость экономическая есть независимость действительная. Всякая другая — фиктивная, воображаемая. А посконная матушка Русь разворачивается медленно. Я предлагал нефтепромышленнику Кокареву провести из Баку в Батуми нефтепровод. Выгода какая была бы! На берегу Черного моря основать заводы для переделки нефти в тяжелые осветительные масла. Остатки от переработки употреблять для топки паровиков только в исключительных случаях, потому что из тех остатков можно получать ценнейшие вещества. Тогда сразу бы цена на сырую нефть стала высокой. От этого выиграло бы не только нефтяное дело. Добыча каменного угля может быстрее, чем нынче, возрастать, а с тем выиграет вся русская промышленность.

— Говорят, в наших приазовских степях угля много, — вставил Куинджи.

— Вот, вот, — подхватил Менделеев, — Железные дороги нынче там строят. Хочу поехать туда. Нагольный кряж — место богатое. Расторопный англичанин Джон Юз это сообразил быстрее, нежели наши тугодумы. Знаете, с берегов туманного Альбиона оборудование доставил в Таганрог и в ваш Мариуполь. А потом — гужом к верховьям Кальмиуса. Заводское дело повел. Рельсы делает… Так всю Россию чужестранцы к рукам приберут. А вы — Академия.

— Корпуса за–а-аводские, — протянул, волнуясь, Архип Иванович, — Дым, вонь… Пропадет мой Кальмиус, моя степь… На–а-атура.

— Разумно нужно строить. Разумно, — прервал Менделеев. — Нефть в топках сжигают, а она сырье необычайное. Нефть жечь, равно что ассигнациями печи топить… Хочу поехать в Донецкий бассейн, посмотреть своими глазами богатства земные. Уголь, батенька, что нефть — минерал необыкновенный. Без него не поднимется Россия на ноги. Ей как воздух нужны заводские и фабричные промыслы. Это историческая неизбежность, батенька. Россия уже вошла в круг народов, которые участвуют в деле общего развития человечества со всеми особенностями, принадлежащими ей по месту и времени.

Менделеев увлеченно развивал свои мысли об экономическом положении в стране, о несовершенстве отсталой системы хозяйства, о царских законодателях, которые поощряли разработки естественных богатств убогими методами, по–варварски примитивно и хищнически, говорил о Донбассе, как о земле, которая принесет славу России, сделает ее сильной, предсказывал, что на берегах Азовского моря, такого дорогого для Куинджи, поднимутся корпуса железоделательных заводов. Архип Иванович слушал своего друга и мысленно переносился в незабываемые края далекого детства и юности.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Недалеко от побитого возами шляха на жесткой траве сидел мальчик лет десяти в коротких парусиновых штанах и без рубашки. Высокое солнце нещадно жгло его коричневую спину и черную курчавую голову. Увлеченный, он словно не замечал зноя. Перед ним лежали сорванные полевые цветы — с красными бисеринками горошек, сине–фиолетовые базилики, голубые васильки, желто–белая головастая ромашка, пахучий со светло–сиреневыми венчиками чебрец. Он поочередно брал цветы и вплетал их в венок. Удлинив его на два–три пальца, вытягивал перед собой и, прищурив черные как уголья глаза, рассматривал живую радугу. Потом поднимал голову и долго смотрел в золотистую, колеблющуюся от жары даль. До самого горизонта тянулась холмистая, не тронутая человеком степь. Легкий ветерок шевелил светло–пепельные султаны ковыля. Над ними возвышались розовый колючий зализняк и голубые гривки васильков, виднелись небольшие кустики желтого дрока, смотрел в небо сизоватый тысячелистник, выставлял стрелы бело–фиолетовый шафран.

А совсем недавно степь была еще наряднее. Ковыль только начинал цвести и лежал зелено–золотистым ковром, расшитым желтыми, фиолетовыми и синими ирисами–петушками, огромными белыми шарами катрана, кроваво–красными воронцами.

Но весенняя пора закончилась, пришло жгучее лето.