Юность Куинджи

С рассветом Куинджи шел через весь город к обрывам, где два года назад был свидетелем уничтожения торговых судов англо–французской военной эскадрой. Теперь весеннее море беспокойно выкатывалось на берег, поднимало пенистые буруны, угрюмо шумело, раскачивая на своей серо–зеленой груди заморские суда купцов и легкие баркасы мариупольских рыбаков.

Рисовал он легко и увлеченно, будто краски сами просились на холст. Мягкий свет выглянувшего из‑за тучи солнца упал на бушующую воду, выхватил белый парусник, поднявшийся на гребне волны.

На третий день Архип поставил перед Кантаржой этюд. У того округлились глаза, бритая голова залоснилась. Он долго не мог выговорить и слова, даже ни разу не кашлянул. Затем забегал по комнате, хлопая по карманам растопыренными пальцами, коричневыми от растворов, потом вытащил из пиджака бумажник.

— Черт, забыл, сколько стоит холст, — наконец сказал он. — Да, еще белила, краски. Вот, — и протянул Архипу десятку. — Купи, что надо…

Молодой художник рисовал задник дней десять. Получился он хуже этюда, но Кантаржа был в восторге. В день святой и равнопрестольной Марии Магдалины, 22 июля, открылась ярмарка. Константин Павлович вышел для работы на улицу. Теперь на стене висели два «задника». Мещане, ремесленники, крестьяне желали запечатлеть себя на фоне бурного моря с белым парусником и чайками. На фотографии оно выходило настоящим. Девицы предпочитали становиться у таинственного стилизованного замка и аляповато–экзотического дерева.

Тихая осень подкралась к окну комнаты, где ретушировал портреты Куинджи. Обычно на работе он появлялся по возвращении из степи, где с рассвета рисовал пейзажи. Ныне в полдень налетевший ветерок бросил ему на стол желтый кленовый лист. Он лег на большой портрет какого‑то купца и, как пятерней в густых прожилках, закрыл половину лица. Архип поднял голову и посмотрел в окно. Дерево стояло в янтарно–зеленом наряде, словно его за ночь переодели. Когда оно успело так измениться? До чего же быстро летит время, он прожил еще один год, но по–прежнему далек от осуществления своей мечты — учиться живописи у художника. Раньше хоть Феселер давал пояснения, а ныне — один со своими этюдами, эскизами, набросками. Конечно, уроки копииста даром не прошли — Куинджи сам чувствует появившуюся уверенность в руке. И все же чего‑то очень важного он делать не умеет. Стала надоедать ему и однообразная ретушь. Правда, хозяин не обижает, платит уже десять рублей, а это деньги большие, хватает на еду, одежду и краски. Пожалуй, надо бы понемногу откладывать про запас: мысль о поездке в Одессу, а может, и в Петербург ни на минуту не покидала его. Вспоминались слова Шалованова об Академии художеств — туда принимают всех, не глядя на сословия и ранги, у кого есть талант к рисованию.

Подперев рукой подбородок, Куинджи тоскливо глядел на присмиревший клен. В комнату вошел Кантаржа. Дела его «Светописи» процветали, и он был доволен своим помощником. Но иногда жаловался на здоровье, в последнее время сильно кашлял — сказывалось приближение осени. Он поглядел на задумчивого Архипа и участливо спросил:

— Не захворал ли ты, парень? Да и то сказать, загонял я тебя, и себя тоже. — Подошел поближе, тронул Куинджи за плечо. — Пожалуй, хватит на сегодня. Можешь идти домой, и завтра занимайся своими делами. Пойду к доктору, совсем ослаб я.

— Эт‑то, спасибо, — ответил Архип и, попрощавшись, поспешно покинул комнату.

Лавка с москательными товарами и книгами, мимо которой ходил Куинджи, оказалась открытой. Он купил по коробке масляных и акварельных красок, несколько кистей.

В Карасевку пришел засветло. В хате сидела Екатерина и разговаривала со Спиридоном. Увидев младшего брата с покупками, он недовольно пробурчал:

— Опять выбросил деньги на ветер.

— Свои, — ответил Архип и с сожалением посмотрел на старшего брата. Про себя подумал: «Ничего не понимает».

— Не обижайся на него, Спиридон, — сказала Екатерина. — Нам уж на роду написано черную работу делать до самой могилы. Пусть хоть он выбьется в люди. Потом и нам поможет.

— Пускай, я против, что ли?

— Вот и хорошо. Архип, а тебя Настин жених на свадьбу приглашает, — снова заговорила сестра. — Просил поиграть на скрипке.

Куинджи побледнел, даже почувствовал, как от лица отхлынула кровь. Сам не ожидал, что так больно ударят по сердцу Екатеринины слова, ответил раздраженно:

— Не пойду!

Положил на стол краски и почти бегом выскочил из хаты. В глаза ударили неяркие лучи заходящего солнца, они будто притягивали его к себе, и он пошел в их сторону. Ни о чем не хотелось думать, глядел на затухающий в небе дневной свет, боясь упустить момент, когда яркая гамма перейдет в мягкую, вечернюю… Потом пересек шлях и побрел к Кальчику. Спокойная вода отражала еще не погасшее высокое небо. Бесконечное и таинственное, оно утопало в реке. В кустах чирикнула запоздалая птица, вспорхнула над ними и низко пролетела над рекой к морю. Через полчаса выплыла багровая ущербная луна. Вода, как при пожаре, зловеще сверкнула и заиграла пурпурными блестками.