Юность Лагардера

Злая Фея использовала довольно опасную смесь собственного изготовления: вытяжку из корней двух растений, а именно — волчьего корня и чемерицы[36].

Вкусивший зелья засыпал почти мгновенно. Вдобавок сие снадобье иногда вызывало воспаление кишечника, и часть пленников прекрасной кабатчицы умирала в жестоких страданиях.

— Опять одни убытки! — восклицала в таких случаях Злая Фея, недовольная лишь тем, что у нее из-под носа исчезала премия, которую должен был получить ее муж, и компаньон Кокбар.

Так что пока ее слуги отправляли Оливье в потайной ход, Миртиль задавалась лишь одним вопросом: «Крепок ли шевалье здоровьем и не погубит ли его эта адская смесь? Ведь за такого новобранца заплатят во много раз дороже, чем прежде. Будет чертовски жаль, если он подохнет!»

Тем временем связанное бесчувственное тело молодого дворянина скользило по уходящему вниз тоннелю, достаточно широкому, чтобы по нему свободно мог двигаться любой толстяк. Правда, лишь в таком положении, в каком сейчас скатывался Оливье. Этот длинный лоток, имевший наклон в сорок пять градусов, оканчивался в мрачном тесном помещении, именуемом посвященными «печью».

Сержанты-вербовщики издавна не гнушались никакими средствами, лишь бы залучить в свой полк бравого парня. Молодому человеку предлагали сыграть в карты или кости, с помощью нехитрых махинаций обыгрывали простака и тут же обещали простить долг, если тот подпишет контракт. Будущего новобранца могли напоить до бесчувствия, и тот дрожащей рукой ставил свою закорючку на подсунутой ему бумаге. Иногда в ход пускали чары какой-нибудь продажной красотки, которая или спаивала, или обирала молодца до нитки, — словом, делала все, лишь бы толкнуть его в объятия вербовщика. Если же приглянувшийся сержанту парень оказывался несговорчивым, его хватали силой и запирали где-нибудь в темном подвале — чаще всего в старых, заброшенных хлебных печах, что и дало название этим узилищам. Разумеется, для подобных целей годились и грязные чуланы, и мрачные чердаки, и даже сточные трубы.

После мучительных часов, проведенных в темноте, без чистого воздуха, без еды, с пересохшим горлом, бедняги «добровольно» соглашались подписать контракт.

Так как вербовщики рыскали повсюду, то многие содержатели трактиров за плату предоставляли им возможность пользоваться соответствующими «печами». У Миртиль также была своя «печь». Под нее приспособили бывший тайник Сен-Мара, где маркиз когда-то прятал свое золото и драгоценности. Он был вырыт ниже уровня Сены, поэтому там всегда стояла вода, а стены покрывал белый налет каменной соли.

Именно там очнулся Оливье — и ужаснулся.

Его окутывала ночь. В голове шумело, свинцовая тяжесть навалилась на грудь. Воздух был спертый, затхлый, словно в могильном склепе… Он чувствовал острую резь в желудке, как если бы наглотался битого стекла. В довершение всего конечности его заледенели и отказывались повиноваться.

Впрочем, едва только он осознал свое ужасное положение, первая его мысль была отнюдь не о том, как изменить его.

«Что будет с Армель? Что сделают с моей дорогой девочкой?» — стучало у него в висках.

Собрав остатки сил, он попытался разорвать связывавшие его веревки, однако попытка эта ни к чему не привела; Оливье лишь застонал от боли. Тогда он вспомнил о даме, которую счел столь милосердной, столь доброй! Ее роскошные одежды, ее сладострастные позы вновь возникли перед его взором…

— Коварная змея! Она заманила меня в ловушку! Но с какой целью?

Внезапно на память ему пришли страшные истории о кражах детей… невинных младенцев, приносимых в жертву во время черных месс… Волосы у него встали дыбом.

Как раз тогда, когда скупая слеза, исторгнутая отцовскими чувствами, обожгла его щеку, он почувствовал, что его куда-то осторожно потащили; намокшая одежда прилипала к полу и мешала движению.

«Ногами вперед… словно покойника, — в бессильной ярости думал он. — Ах, если бы у меня были свободны руки и со мной была моя шпага, они бы не позволили себе так обходиться с Оливье де Совом!»

Но увы, сейчас он всецело находился во власти неведомых врагов. Ноги молодого человека были крепко скручены веревкой, и кто-то, взявшись за ее конец, медленно волок его вверх по лотку, очень похожему на тот, по которому его отправили в «печь».

В сырой подземной камере, где остановился не только воздух, но и время, молодой человек, сам того не замечая, провел двое суток. Наверное, невидимые тюремщики сочли сей срок достаточным для того, чтобы разум Оливье утратил ясность, а силы окончательно покинули его.

Скольжение вверх продолжалось не более десяти минут. Наконец раздался сухой щелчок, стук — и через отворившийся люк Оливье втащили в новую темницу. В отличие от прежней его тюрьмы, сюда через крошечное окошко, забранное толстой решеткой, пробивался слабый дневной свет. Сквозь прутья виднелся крохотный кусочек голубого неба.

Здесь его уже ждали. Человек в надвинутом на голову капюшоне с прорезями для глаз склонился над шевалье и стал его ощупывать. Затем узник услышал обращенный к нему голос: