Юность Маркса

Смеркается. На улице Сен-Мартен несколько десятков человек еще защищают баррикады от гвардейцев, высланных на усмирение восставших. Среди них Иоганн Сток. Но и его мужество, как и отвага тысячи других, но может решить исхода восстания. Он хочет по крайней мере отстоять знамя.

Бессвязные, разорванные мысли проносятся в мозгу отстреливающегося бойца.

«В Англии, может быть, сейчас рабочие, как мы, умирают на баррикадах… Лучше смерть, чем плен, чем тюрьма. Нет, жизнь! Нет, победа! Не сегодня, так завтра…»

Ничто в этот день не удивляет Женевьеву. Все так, как должно быть. И эта встреча со Стоком — тоже. В такие дни стирается грань между возможным и невозможным. На глазах Женевьевы Сток падает раненный. Они на смежных баррикадах.

— Иоганн! — зовет она, но в схватке, в бою не слышен отдельный человеческий голос.

С помощью Флери она пробивается к мужу, вытаскивает его из-под пуль и уносит в винную лавку надежного республиканца, чтоб промыть и перевязать рану. Стоку кажется, что он бредит.

— Как странно, — говорит он, улыбаясь, — мне все время чудится, что эта женщина — моя умершая жена. О Флери, это, видно, смерть подступает.

Женевьева не может ни говорить, ни плакать. Прежний подъем сменился бессилием. Она гладит руку мужа. Часы проходят. Последняя баррикада в квартале Сен-Мерри пала. Затихли выстрелы. Какая глубокая, могильная тишина — тишина поражения.

— Почему не слышно залпов? Почему так тихо? — возбужденно спрашивает Иоганн.

Тишина страшна, как и канонада. Кровь из раны заливает ему глаза. Он теряет сознание. За стеной дома раздается конский топот. Это гвардейцы возвращаются в казармы победителями. Они поют королевский гимн. Все кончено! Восстание бланкистов разбито.

Ночью в фиакре Женевьева и Флери перевозят больного Стока из винной лавки старого республиканца в надежное место, где его, быть может, не найдет полиция. Может быть. Слабая надежда. Барбес и Мартен Бернар уже арестованы. Бланки скрывается. «Общество времен года» более не существует.

В сухой зимний день Иоганн и Женевьева вышли за парижскую заставу. Прошло несколько недель со времени процесса группы обвиняемых по делу двенадцатого мая. Свыше трехсот человек вместе с Бланки предстали перед судом. В их числе был и портной Сток. Обвиняемые отказывались от показаний. Стоку не в чем обвинить себя. На суде он вел себя стойко. «За отсутствием улик» ему вынесли оправдательный приговор. Но Бланки приговорен к смертной казни, которая заменена ему пожизненной каторгой. Мартен Бернар — выслан, на каторге — Барбес. Местом заключения вождей общества назначена тюрьма св. Михаила. Страшная скала — выступ в море, увенчанный крепостью. Решетки, железные брусья, толстые стены, двери на замках, море и небо — вот все, что будет отныне окружать узников.

«Нет бесцельных жертв во имя революции. Нет поражений. Мы — воины революции, и на войне как на войне. Сегодня побежденные, мы победим завтра», — таковы мысли Стока.

Женевьева пытается развеселить мужа, затеять шутливый разговор, но Иоганн упрямо, тягостно молчит. Немного больше года назад он был у Бланки в сельском домике на берегу Уазы. Как мирно текла жизнь в Жанси, сколько планов и надежд зародилось там! И вот — опять поражение. Опять в прахе лежит мечта о республике и равенстве.

Дорога в Медон поднимается в гору. Спокойно дымят позади трубы города, безразличного к геройской горсточке отважных.

— Помнишь, как лазили мы на Господнюю гору, как строили шалаши и спали на мокрых листьях до рассвета?

Женевьеве хочется ласки, и Сток, угадывая, гладит ее так нежно, как только могут его огрубевшие, жесткие руки.

— Конечно, не забыл, хозяюшка.

Он впервые так называет вновь обретенную подругу. И обоим становится весело и смешно — так мало подходит это слово к Женевьеве. Они все ещё живут врозь, и у них нет своего, общего дома.

— Ты — моя хозяюшка, — повторяет Иоганн.

Прихрамывая, он ведет под руку жену. Дорога нелегкая. Изредка путники задерживаются и отдыхают на камнях. «Как, однако, постарела Женевьева!» — внезапно замечает Иоганн. И, глядя на непоправимо скорбное, щедро помеченное горем лицо жены, он думает о себе. Но грусти, жалости не пробуждается. С прежней верой в свои силы он ждет завтрашнего дня и с ним радостей и победы. Без этого нельзя жить.

— Я уверен, — говорит он внезапно, — что Бланки и в тюрьме думами с нами, в своем Париже. И это лучшее ему утешение. Пожизненная каторга в наши дни — чепуха! Мы вырвем его на волю.

Впервые после встречи Иоганн долго, подробно рассказывает жене о своей жизни в тюрьме. О норке молчит. Никогда никому не говорил он об этом.

Только в сумерки перед пешеходами вырисовывается на холме зеленый красавец Медон. Женевьева оживилась. Проверяет, целы ли в корзинке гостинцы. Забеспокоилась: как встретятся впервые отец и сын.

На большой сельской улице тихо, навевая дремоту, звенят колокольчики проходящего стада коз. В трактире горит зазывающе камин. У окна кюре и лавочник играют в домино. На боковой улочке, упирающейся в оголенный, пустой бор, под плетнем играют деревенские дети.