Юность Маркса

Вскоре после похорон злополучного профессора, в середине августа, наступило время университетских вакаций. Маркс сдал зачеты и, отдав прощальные визиты, собрался в Трир.

В экипаже, запряженном цугом, вместе с неизменными Шмальгаузеном и Кевенигом Карл подкатил к остановке дилижансов, отходивших в полдень в Кёльн. В парадных четырехместных экипажах подъехали провожающие поэты «Веночка», во главе с Карлом Грюном. Под песни и прощальные приветствия друзей трирцы отправились домой.

13

Карл по-иному смотрел теперь на город своего детства. Уныло-провинциальным, затерянным между лесистыми холмами, опутанным паутиной суеверных предрассудков, показался ему Трир. В большой католический собор — к местной чудотворной мадонне, с порочным лицом и полуопущенными грешными глазами — из горных деревень приходят богомольцы выпрашивать защиты от помещиков. Просят у бога снижения налога, лучшего урожая винограда.

Как много, однако, в Трире монахов и монахинь! Одни похожи на черных летучих мышей, другие — на жаб.

Зажиточные горожане, чиновники, купцы набожны, чванливы, лицемерны. Прошел почти год, о многом иначе думает Карл, но неизменен Трир.

Все те же темы занимают неустанных посетителей «Казино» — Шлейгов, Хамахеров, Виттенбахов… Те же поглощают их заботы. Дамы в меру тратятся на благотворительные дела, в меру стареют. По-прежнему широко распространено словесное людоедство. Ни одно сборище не обходится без неутомимого обгладывания ближних.

Карл недоумевал, брезгливо отходя в сторону. С первых же дней по возвращении домой он ощутил городскую духоту. Только отец и Людвиг Вестфален остались для него прежними.

Юстиции советник значительно постарел; реже смеялись черные его глаза, мягче, утомленнее стали руки.

Кашель отца стал более глухим и надрывным. Между бровями выдавилась страдальческая морщинка, а на висках, под неживой прозрачной кожей, вздулись, указывая на распад, склеротические зеленые жилки.

Дела Генриха Маркса во время отсутствия Карла были нехороши, как и его здоровье. Кашель мешал выступать в суде. Ослабело горло. Клиенты начали считать адвоката старомодным. Подросло новое поколение. Генрих, утаивая горечь, перечислял сыну имена молодых конкурентов.

— Надо посторониться. Тесно. Они толкаются и опережают нас, стариков. Я сам был когда-то таким. У молодых просторнее глотка, крепче кулаки, свежее задор. Нужно вовремя убраться с дороги, чтобы не мешать своим детям. Пройдет еще несколько лет, и ты, Карл, будешь справедливо добиваться работы, как они. Разве могу я помешать тебе в этом? Мне пора на покой. Но кто поможет детям? Эдуард, увы, так слаб. Дочерям нелегко в настоящее время без приданого найти мужей. Только бы продержаться до того, как вы станете на ноги. Я уверен, ты принесешь мне счастье, Карл, — говорил Генрих, оставшись с сыном в небольшом саду за домом.

Была ночь. Пахли корицей завитые левкои. Блуждая по траве, Карл натыкался на кусты толстых георгинов. Пышные цветы напоминали трирских женщин, откормленных, больших, жеманных.

Софи сказала:

— Женщины похожи на цветы и птиц, мужчины — на зверей.

— А Женни? — спросил Карл.

— Цветущая акация.

— Чайная роза, — сказал Карл, которому акация показалась недостаточно красивой и душистой.

К удовольствию Софи, юстиции советник сравнил ее с пунцовой гвоздикой. Генриетте Маркс пришлось довольствоваться маком.

Долго спорили, подбирая сравнение госпоже Шлейг. Софи называла подругу матери красивой. Генрих Маркс не соглашался:

— Она пестра, переимчива, нахальна и криклива. Эта кривоносая женщина в лучшем случае — попугай.

Среди трирских горожан отыскалось множество сорок, цапель, павлинов, сов, ослов и свиней.

Карла нелегко было сравнить с кем-либо.

— Черный львенок, — сказал юстиции советник. Карл, закуривая, зажег спичку. Неяркий свет скользнул по узким, смуглым щекам, по черной гриве волос, отразился в карих глазах и пересек квадратный гигантский лоб — самое удивительное в лице юноши.

Вместо нерасторопного, угловатого подростка в Трир вернулся уверенный в своих силах молодой мужчина.

14

Софи любила наблюдать, сидя у окна, жизнь узкой Брюккенгассе.

Улица просыпалась рано. На рассвете въезжали в город крестьянские телеги. Рыбаки доставляли на рынок последний улов. Мозельская рыба жирная, крупная.

Молочницы привозили молоко на повозках, запряженных коричневыми осликами.

На подводах — корзины репы, моркови, салата, спаржи.

Лысая перламутровая спаржа Рейнландии ценилась иноземцами не меньше, чем рейнские вина.

Чиновники в выутюженных сюртуках и мундирах до колен, с папками дел под мышкой, проходили на службу.

Софи смотрела на улицу сквозь занавеску. Нелегко застегивать на спине корсаж кисейной нижней юбки и одновременно обозревать со второго этажа пешеходов. Она угадывала знакомых по походке и по тулье головных уборов, скрывающих лица.

Помещики прибывали редко ранее полудня в каретах, бричках и верхом.

В жаркие часы улица пустовала, но в сумерки на Брюккенгассе было многолюдно. Парад телег, повозок, пешеходов, овощных корзин, ведер, бидонов, устало бредет служилый люд.