Юность Маркса

Почему именно это слово дрожало в ушах?.. Сток по знал, да и не спрашивал себя. Он ни о чем не думал.

Переступая порог тюрьмы, Сток жадно старался захватить с собой и дымчатый вечерний цвет неба, и унылый скрип пароходного колеса, и заплаканное лицо Женевьевы… Но, очутившись за крепостной стеной, он сразу позабыл все. Мимо облупившейся яично-желтой караулки, мимо полосатых будок часовых его провели в канцелярию тюрьмы.

В низкой комнате было душно и накурено. На узком рябом столе спал дежурный офицер. Стража почтительно ждала его пробуждения, и Сток мог осмотреться вокруг.

Прямо против дверей висели на стене шашки, громоздкий пистолет и тонкие коричневые змеевидные ремни. Гладкие крепкие палки стояли прислоненные к подоконнику.

Сток поежился, вспомнив рассказы о страшных избиениях в тюрьмах, но ремни и палки притягивали его взгляд. В углу под ремнями лежали рядами кандалы, наручники, цепи.

Офицер проснулся, сполз со стола. Запахивая полы мундира, чертыхаясь, он подошел к Стоку и, зевая, спросил:

— Дворянин?

Сток зло выпрямился.

— Плебей.

Выслушав ответ, офицер раскурил папироску и, казалось, перестал обращать внимание на портного. Курил он долго и непрерывно шагал по комнате, выпятив грудь, поворачиваясь на каблуках, как на параде. Монотонная маршировка офицера казалась издевкой.

С последним выдохом дыма заспанное и тупое выражение исчезло с офицерского лица.

— Эй ты, кривоногий, руки по швам! — скомандовал он Стоку и приказал позвать смотрителя башни.

Тот вскоре явился.

Сток тщательно пытался разобраться в этих новых людях, которым отныне принадлежал. Он стал рабом тюрьмы, дежурного офицера, смотрителя Штерринга. Глаза Стока замечали только мундиры, сапоги, очертания голов, методичность движений, выправку тюремной администрации. Узник воспринимал людей как страшные части единого механизма, называемого немецкой монархией.

Их лица ему ничего не говорили, — они были бездушны, как кандалы, цепи, палки, как рукоятки ремней, более или менее нарядные.

У смотрителя Штерринга были, однако, отличные зубы, были глаза, чтобы целиться без промаха, была годная для поклонов голова. Были ли под прилизанными волосами, причесанными на пробор, мысли и чувства, Сток себе не представлял.

Петер Штерринг внимательно разглядывал арестанта и, казалось, медленно соображал что-то.

— Раздевайся!

Сток расстегнул рубаху и стащил сапоги.

— Все снимай. Дурень!

Холодная рука ощупала бедро портного.

— Нагнись!

Сток стоял неподвижно.

— Обыскать… тело… — сказал офицер, наклоняясь.

— Нагнись! — Надзиратель неожиданным ударом по животу согнул арестанта.

С трудом выпрямившись, Сток безучастно стоял, оголенный, посреди комнаты. Кожа пожелтела от холода.

Ему бросили грязную арестантскую куртку, туфли из конской, плохо выделанной кожи и черные шаровары.

— Живей одевайся! — приказал Штерринг и отвесил портному гулкую пощечину, чтоб был попроворней.

Но Сток внезапно рассвирепел. Он бросился на Штерринга. Дежурный офицер и два конвоира без труда повалили арестанта на пол. Тогда Штерринг ударил Стока сапогом в живот и в голову. Каблуком смотритель выбил ему три передних зуба. Кровь хлынула из десен. Офицер бил Иоганна палкой.

Когда избиение кончилось, надзиратель проверил замки на кандалах бунтовщика.

Избитый, едва волоча ноги, подталкиваемый стражей, Сток плелся но темным переходам тюрьмы, по узким, пахнущим крысиным пометом лестницам, мимо отводящих глаза часовых, в башню, где содержались особо важные преступники Гессенского княжества.

Его тошнило от побоев, от непривычного, насыщенного аммиаком и вонью отхожих ведер, воздуха.

Сток вовсе не был избалован. Воздух, которым привык дышать портной, не был напоен ароматами. Вонь стояла в предместье Круа-Русс. Дегтем, навозом и свинарником пропахли дворы на окраине Дармштадта.

По то были запахи жизни.

Воздух казематов был мертв. В течение нескольких столетий здесь все разлагалось. Смерть стояла рядом, как в морге.

Надзиратель открыл камеру № 23 и втолкнул в нее арестанта. Сток опустился на деревянную койку — оцепенелый, полумертвый. На смену возмущению, злобе, проклятиям пришло бездумье. В пустоте качается: «Светло, светло…» В камере полумрак.

Так проходят для Стока часы. Снова проскрипел засов, и открылась дверь. Хожалый поставил еду на табурет рядом с койкой. Легкий шум, производимый движениями человека, вернул Стоку ощущение действительности. Заключенный попросил у ключника воды, и тот, не произнося, согласно правилам, ни слова, подвинул ему кувшин и кружку. Сток с удивлением разобрал на глине выцарапанные ножом косые слова на французском языке: «Свобода, равенство, братство».

Кто вывел их на кружке? Сток не умел фантазировать и строить догадки. Воображение у него было бедное. Но слова растревожили его.

«Свобода, равенство, братство…»

В тюрьме смысл этих слов казался зловещим.

Отставив кружку, Сток привстал и осмотрел место своего заключения.

Вытянув руки в стороны, он касался стен каземата, а подняв руку, доставал до потолка.