Юность Маркса

— Дети дегенератов? Нет, я не согласен на скотоложество.

— Что ж, женись на худосочной пролетарке или жирной, тупой крестьянке. Не забудь, кстати, позвать меня на свадьбу, да и на крестины.

Оба замолчали и, глубоко погружая палки в рыхлый снег, начали спуск в долину. Зимнее небо над ними было режуще-ярким и утомительно-чистым.

— Вершины гор совершенно свободны от облаков, — сказал Пауль, глубоко вбирая воздух.

Фриц с любопытством повернулся лицом к Альпам.

— Какое количество неиспользованных богатств! — сказал он деловито. — Здесь залежи золота для предприимчивых людей.

— Я не слыхал, чтоб здесь было золото, — удивился Пауль.

— Золото не всегда золото. Ты не умеешь мыслить отвлеченно, как надобно дельцу. Я говорю о железных дорогах, которые избороздят эти глухие места и соединят Германию с Швейцарией. Владельцы их найдут в горах немалые капиталы.

— А-а… — промямлил Пауль равнодушно.

Лучи солнца продолжали пляску на горных пиках. Снег под солнцем переливался, как серебряные поля нарциссов и эдельвейсов. Воздух, острый и холодный, казался пропитанным запахом этих цветов. Но пестры и переменчивы горы. Солнце закатилось, исчезли и растворились очертания вершин, пропал цветочный аромат.

Пауль нетерпеливо дернул бечевку — вожжи плоских саночек, на которых лежала поклажа.

Фриц тотчас же вернулся к прерванному разговору.

— Осудив аристократов, — сказал он, стараясь придать голосу прежние иронические интонации, — вознеся париев, ты умолчал о нас — промежуточном классе.

— Мы, — не задумываясь, ответил Пауль, — подобны плодам, которые надкушены на ветке и дозревают с коричневой метой гниения на свежей кожуре. Сами по себе мы ничего не значим и ничего не определяем в этом мире.

Пауль снял меховую рукавицу и принялся отогревать дыханием застывшие пальцы. Фриц озябшими ногами месил податливый снег.

— Ты мрачнее самой Кассандры, — говорил он при этом быстро. — Что касается таких людей, как я, то, право, судьбы человечества интересуют нас в самую последнюю очередь. Приятно за стаканом пунша обнимать вселенную. Но во всякую иную минуту есть дела поважнее… — как бы это выразиться?.. — поконкретнее и повыгоднее. На наш век хватит забот и радостей в жизни. Редкий человек успевает себя устроить комфортабельно на земле, а ты хочешь устроить получше миллиард тунеядцев. Фантазия! Мое честолюбие невелико, — продолжал Фриц, ускоряя шаг и стремясь догнать опередившего и не слушавшего его друга. — Жить удобно, весело, азартно каких-нибудь шестьдесят — семьдесят лет. Хорошо бы и побольше, но надежд на это мало. В роду моего отца прочно Установилась традиция — умирать в среднем возрасте от болезни печени. Как видишь, есть о чем призадуматься, помимо судеб пролетариата вселенной.

Пауль не ответил. Пошли молча.

Более недели бродили студенты в горах, ночуя в пастушеских хижинах, переваливая через горные вершины. С Боденского озера, без особых целей, пользуясь каникулами, шли они в Винтерхур и Цюрих.

Декабрь был на исходе. Внизу, под горами, праздновали рождество.

— Из Цюриха я поеду в Берлин не для того, впрочем, чтоб терять время на студенческой скамье, — сказал Фриц Шлейг Паулю, — Университет в нашу эпоху — убежище для неудачников и честолюбивая забава для богатых. Я не принадлежу ни к одной из этих категорий.

— И я тоже, — улыбнулся Пауль.

— Ты — некая разновидность. Неисправимый мечтатель.

— Мечты послужили путеводной нитью для великих открытий. Мечтателями были Колумб, Спиноза, Гегель, Наполеон, Робеспьер…

Сумерки принесли стужу. Облака заграждали путь, путали дорогу, как мираж. Исчезли границы между Альпами и небом. Пауль и Фриц побежали вниз, к двум-трем светящимся точкам. Им казалось, что небо было иод ногами и они падали к звездам. Снег мчался нм навстречу, вырывался из-под ног, налетал сбоку и устремлялся вверх.

Деревня, недостижимо далекая, появилась внезапно рядом. Улицы были темны и скользки. Несмотря на то что пробило только восемь часов, дома уже спали.

На краю деревни студенты набрели на маленький трактир. После долгих пререканий хозяйка согласилась изготовить уставшим путешественникам кофе.

— Люцифер! — восклицал проголодавшийся и озябший Фриц, поминутно потирая отмороженное ухо. — Эта страна еще более несносна, чем Германия. Люди живут здесь, как куры в усовершенствованном курятнике. И у них есть конституция.

Пауль безучастно перебирал костяшки старого желтого домино, строил из них стену, чтоб тотчас же разрушить.

Подле очага рядом с большими — от пола до дощатого потолка — часами примостился на резном табурете сутулый человек и грел над огнем большие худые руки.

— Пьян, видно, — сказал Фриц, которому показалось подозрительным полное равнодушие незнакомца к прибывшим посетителям.

— Ты всегда подползаешь к людям с черного хода, — рассердился Пауль.