Юность Маши Строговой

Она быстро прошла через палату, наклонилась над Митей и поцеловала его в губы, не думая о том, так она делает или нет и можно или нельзя ей его целовать.

— Маша! — сказал он, неловко обнимая ее.

Ей было неудобно стоять нагнувшись, она видела его страдающие, счастливые глаза.

— Сядь, — сказал Митя.

Она взяла стул.

Кто-то смотрел на них с соседней койки, но она не замечала: в палате был один Митя. Так близко.

Он показал ей взглядом, чтоб она наклонилась.

— Если бы я знал… — сказал он шепотом, — я ничего не знал.

— Как же так? Я все время писала, писала тебе!

Она вспомнила, что письма пропали, и с досадой и смехом перебила себя:

— Ах, глупая я!

Они довольно бестолково беседовали, но смысл и радость их встречи были не в том, какие произносились слова. Говорили и признавались в нежности взгляды, улыбка, застенчивое прикосновение руки.

— Поцелуй меня еще, — попросил Митя, от неуверенности и смущения бледнея.

— Нет. Больше нет.

— Почему?

— Не знаю, — прошептала Маша.

Провела ладонью по его руке в грубом больничном белье, от плеча к локтю. Бережно и несмело.

— Митя, ты не можешь рассказывать?

— Сейчас? Нет. Вихрь в голове. Стучат колеса: тук-тук-тук. Еду, еду. Не сердись. Все как в тумане, как во сне. Ты мне не снишься, Маша?

— Не снюсь, — серьезно ответила она. — Митя, после госпиталя ты вернешься туда?

— Да. Конечно.

Она взяла его руку в свою и не выпускала.

— Митя, ты знаешь, здесь был в эвакуации Валентин Антонович. Тебе интересно?

— Очень интересно!

Он весь встрепенулся. Скулы его чуть закраснелись. Студенческие незабываемые годы, вернетесь ли вы? Библиотечные полки, забитые книгами. Семинар в тесной, домашней какой-то аудиторийке, где профессор становится понятней и ближе, а студенческие голоса раскатываются подобно громам и сшибаются в спорах. Жизнь бегом. И веселая жадность: узнавать, узнавать, узнавать! И Маша.

Он увидел ее на первой лекции. Ее лицо, страстно серьезное и вместе ребяческое, поразило его. Удивленно распахнутый взгляд.

— Маша, у тебя есть здесь друзья?

— Как же, есть. Дорофеева. Усков.

— Усков?

Страшноватый, противненький холодок внезапно кольнул его сердце.

— Кто такой Усков?

— Однокурсник. Мы с ним очень сошлись последнее время, — беспечно открывала Маша. — Симпатяга. Работаем в одном семинаре. И вся общественная работа вместе. Я его к тебе приведу.

— Нет. Не стоит.

Он осторожно отнял у нее руку, занес за голову и, лежа так, каким-то вдруг ставшим сторонним, изучающим взглядом рассматривал Машу.

Та и не та. Она закладывает теперь косу вокруг головы и кажется, стала выше, чем раньше. Старше. Что-то гордое в ее голове, оплетенной косой, как венцом. Новость. И манера подносить руку к волосам, чтобы поправить, и опускать, не коснувшись. Новость. Незнакомое коричневое платье с высоким строгим воротничком, в котором она так прелестна! И ее незнакомая жизнь среди неизвестных друзей!

Она могла поцеловать его еще раз, если бы захотела!

— Между прочим, — сказал он сдержанно, стараясь скрыть свою подозрительность, — много несчастий происходило оттого, что жалость принимали за другое чувство.

— Нельзя не жалеть человека, когда он страдает, — простодушно возразила она.

— А…

Митя до подбородка натянул одеяло. Внезапно он почувствовал вялость и пустоту во всем теле, и что-то в душе его съежилось.

— Расскажи, как ты училась.

Удивляясь равнодушию просьбы, Маша послушно принялась рассказывать о лекциях, о своем докладе в семинаре Валентина Антоновича, но ничего похожего на то, что она пережила и испытала, в ее словах не отразилось. Перемена в Мите, мгновенно ею угаданная, мешала Маше, и потому она стеснялась и не умела рассказать обо всем пережитом.

Митя почти не слушал. Он думал: "Неужели ты не видишь: мне важно и необходимо одно. Мне необходимо знать: ты любишь меня или из жалости и участия пришла к раненому товарищу, солдату, а жизнь у тебя своя, отдельная? Неужели ты не догадываешься, что я не могу просить тебя: говори об этом. Только об этом!"

Его лихорадило. Глаза блестели сухим, горячим блеском.

— Митя, милый! — испугалась Маша. — Тебе очень плохо?

— Совсем не плохо, — ответил он, невольно раздражаясь.

Она положила на лоб ему ладонь:

— Мы живо тебя здесь поднимем на ноги. Вот увидишь. Будешь совершенно здоров!

"Ты все-таки не говоришь о том, — думал Митя, наслаждаясь прохладной нежностью ее ладони. — А если бы я был здоров, не лежал пластом и был равен тебе, я повторял бы все время, что люблю тебя. А ты не говоришь. Почему?"

Вошла сестра, напустилась на Машу:

— Посетители в такое время! Кто вам позволил? Сейчас начнется обход.

— С Новым годом, Митя! — сказала Маша.

— Как! Новый год? Уходишь?

Она обернулась у двери и видела все тот же странный блеск в глазах Мити.

— Все будет хорошо, Митя. С Новым годом!

В коридоре Маша дождалась сестру:

— Пожалуйста, нельзя ли узнать температуру?

— Он кто вам? Жених? — спросила сестра.

— Да.

— Спуститесь в вестибюль. Ждите. Приду после обхода врача.