Юность Маши Строговой

А Маша скорее откусила бы язык, чем задала хоть один вопрос. Юрий видел ее спокойное лицо. Если б он знал, чего стоило ей спокойствие! Но он ничего не знал и подумал: "Должно быть, Ася права, что там полный разрыв. Хороший я был бы осел, если б завел речь об этом!" Так они подошли к роно. Маша вдруг перетрусила:

— Юрий, честное слово, я так волнуюсь, что впору бежать.

Вот в это время Юрий и принял решение, которое имело серьезные последствия в его личной жизни:

— Идем, Маша! Я тоже поступлю в школу.

Еще утром этого дня он не подозревал, как необходимо совмещать теорию с практикой; теперь же твердо был убежден, что без школы обойтись невозможно. В конце концов, аспирантура приведет к такой же педагогической работе. Какой получится из него преподаватель вуза, если о школе он не имеет понятия!

Все эти соображения Усков наспех изложил Маше, и она не успела опомниться, как он распахнул дверь в кабинет инспектора, и они предстали перед глазами начальства.

Инспектор, пожилой человек неказистой внешности, с плоским лицом и похожим на щетку седым ежиком волос, прервал разговор с секретаршей. Они представились.

— Новички? Та-ак-с. Позвольте, — нахмурился он, взяв у Маши извещение, — позвольте, вы должны были явиться значительно раньше. Почему опоздали?

Маша смутилась. Она не подготовилась к вопросу.

— Причины, которые меня задержали, — сказала она запинаясь, — вам покажутся ничтожными, хотя для меня они значительны. Я не могу объяснить опоздание.

Усков приподнялся, вторично поклонился и, бросив на Машу осуждающий взгляд, намеревался вступить в разговор с инспектором, чтобы смягчить невыгодное впечатление, произведенное ею. Но инспектор обратился опять к ней:

— Как вас зовут?

— Мария, — ответила она и, краснея, добавила: — Кирилловна.

— Так вот, Мария Кирилловна, позвольте напомнить: чтобы воспитать дисциплинированность в своих учениках, педагог должен быть дисциплинированным сам.

Ничего неожиданного не было в старой, известной всем истине, которую инспектор счел нужным повторить Маше. Усков осторожненько дернул ее за рукав. Провинилась? Помалкивай. Маша не заметила подсказки или не хотела заметить.

— Боюсь, — отвечала она, — мне недостает многих качеств, необходимых педагогу. Истинный педагог — человек исключительной силы. Я слишком обыкновенна, чтобы быть педагогом.

"Что она городит? — всполошился Усков. — Пришла в роно за назначением и так себя аттестует! Путаница Маша!"

Наверное, что-то в этом роде подумал и инспектор, который, проработав лет двадцать в роно, привык наставлять учителей, особенно новеньких, внушая практичное, трезвое и, сам не подозревая того, обыденное отношение к делу.

"Романтики! Пока жизнь бока не обмяла", — усмехнулся инспектор Машиным словам, как усмехаются детской болтовне, и обратился к Ускову:

— И вы маловер?

Ого, как он повернул! В маловеры записал Марию Кирилловну Строгову.

Усков только и ждал сигнала ворваться в разговор. Он догадался: инспектор Машиными словами задет. Сидит в роно человечек с седым ежиком. Неплохой, может быть, человечек, звезд с неба не хватает, а надо учить учителей. Учит тому, что известно, бесспорно, в чем нельзя ошибиться. Фантазий сторонится. Пуще всего страшится фантазий, ибо ведут они в неизведанное. И вдруг обухом по голове: если ты обыкновенен, нельзя быть педагогом. Маша-философ! Мы с тобой пока ничего не умеем. Три-четыре урока на институтской практике, вот и все.

Меньше чем в три минуты Усков развил свою и инспекторскую (он угадал) точку зрения, которая заключалась в том, что романтизм романтизмом, а педагогические задачи конкретны.

— Именно? — спросила Маша.

— Именно: я, Усков, преподаватель литературы, должен образцово выполнить программу. Прежде всего.

Инспектор внушительно пристукнул ладонью по столу, словно поставил печать, и изрек непререкаемым тоном:

— В первую очередь! Основа основ.

— Кто спорит? — недоуменно пожала Маша плечами. — Но если я говорю детям: прекрасно совершить подвиг, а сама не способна на подвиг, значит, я лгу. Если я говорю им: умейте быть верными, а сама не умею, значит, я лгу.

— Так! — заражаясь настроением Маши, поддакнул Усков, но нечаянно взглянул на инспектора.

Снисходительно-скучающий вид человека с аккуратным ежиком над безоблачным лбом говорил ясно: "Птенцы желторотые! Еще и школы не нюхали. Философствовать вы мастера, а вот как сумеете урок провести? Успеваемость? Дисциплина? Проверка тетрадей? Планы? Отчеты? Куда там до высоких материй!"

Спорили трезвость и неостуженная юность. А Усков пытался их примирить.

Как всегда в трудных обстоятельствах, находчивая память подсказала Юрию подходящую к месту цитату.

— "Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, в заботы суетного света он малодушно погружен", — продекламировал Юрий. — Учитель! Оставляй за дверями класса свои несовершенства и веди учеников к священным жертвам.

— Нехорошо! — покачала головой Маша. — Ребята поймут: "король гол", и перестанут верить в священные жертвы.

Она не желала идти на уступки.

Усков сконфуженно напялил кепку и со вздохом сказал: