Юность Маши Строговой

"Не за то ли они меня любят, — думала Маша, — что я слишком к ним снисходительна?" На минутку она смешалась. Она окинула взглядом класс и сразу увидела Володю Горчакова, который что-то шептал на ухо Вите Шмелеву, и Звягинцева, который читал под партой книгу, и другого мальчика, отвернувшегося в задумчивости к окну. Маша знала теперь, что такое внимание класса. Шестиклассники с искренним восхищением встретили учительницу, а потом занялись своими делами, потому что привыкли на ее уроках слушать только тогда, когда им было интересно.

"Скоро кончится год, — думала Маша, — а до сих пор почти каждый день я обо что-нибудь да споткнусь".

Она сидела в учительской на диванчике.

Она была еще очень слаба: хотелось сидеть и не двигаться. Все были с ней ласковы.

Людмила Васильевна, подсев к Маше, спросила:

— О чем разгрустилась, Машенька?

— Трудно было с ребятами, — призналась Маша и рассказала о сегодняшнем шумном и, в сущности, пропавшем уроке. — Уж не во вред ли им то, что я их люблю и они меня полюбили? — Она сама ответила на свой вопрос: — Не дам обернуться во вред.

Жаль, что кончились уроки. Так и побежала бы в класс!

Новые мысли и мечты волновали ее.

— Не буду унывать. Столько уж узнала трудностей, наверно, и эта не последняя. Не стоит падать духом.

— Не стоит, — согласилась седая учительница. — И трудность не последняя, и побед впереди немало. А мальчишек приберите к рукам. Они вас тогда еще больше полюбят…

Март расшумелся водой. Мутная река неслась мимо решетки школьного дворика. Над весенним потоком стояли два друга: Витя Шмелев и Володя Горчаков.

— Здравствуйте, Мария Кирилловна! — сказал Витя Шмелев, хотя только что видел ее на уроке.

Она постояла с ними, послушала, о чем толкуют мальчики. Горчаков решил стать капитаном дальнего плавания. Не так давно он хотел быть зенитчиком. А еще раньше торчал часами на перекрестках, восхищаясь милицейским жезлом, властным остановить движение улицы. И не так давно они враждовали с Витей Шмелевым.

— Витька соглашается боцманом, — рассказывал Горчаков. — Не трусишь, Шмель? Кругосветное — это тебе не по Москве-реке на водном трамвайчике. В тропике Рака как сплошные ливни ударят, исстегают до костей. До смерти запарывают! А то есть широты, где вечные штормы. Четырнадцать баллов.

— Ты привык к школе, Витя? — спросила Мария Кирилловна.

Он вспомнил историю со звукозаписью на пластинках и сконфуженно издал неопределенный звук носом.

Кончается год. Что она сделала за год? Мало? Да, мало. И так много, что, сколько бы ни было впереди зим и весен, первый год будет помниться до конца жизни.

Маша запомнит, как однажды, угадав тоску по дружбе маленького Вити Шмелева, подсказала: смотри, вокруг много товарищей.

Запомнит пионерский сбор, когда вместе с ней в класс вошел русский парень Сергей Бочаров и в ребячьих сердцах пробудилась благородная жажда подвига.

Запомнит то хорошее согласие в классе, какое в нем наступало, когда она приходила к ребятам, полная широких, светлых дум о людях, жизни, борьбе, о прочитанной книге, о Родине, любимой во все ее тяжкие и счастливые дни.

Этот год был началом труда.

Не очень-то благоразумно разгуливать целый день по улицам сразу после болезни. Маша не заметила, как оказалась на площади Пушкина. Было людно. Возле памятника девочки, прыгая, крутили веревку, косички бились у них по плечам. Та скамья была занята. Маша посмотрела издали и пошла домой.

Громко стуча деревянными подошвами, на лестницу вбегала девчушка в синем берете и стеганом ватнике, подпоясанном ремешком. Пряди соломенных волос падали из-под берета на лоб. Девчушка встряхивала на ходу головой, чтобы волосы не лезли в глаза, и так торопилась, словно хотела в один миг обежать все этажи и вырваться поскорее на улицу.

— Постойте, эй! Погодите! — позвала она Машу; приподняв колено, поставила на него толстую сумку, выхватила письмо, бросила Маше и понеслась выше — звонить и стучать кулаком в двери.

Она возвращалась назад, а Маша стояла на том же месте с конвертом в руке.

— Что же вы не читаете? Боязно? — спросила девочка, прислонив сумку к перилам, чтобы отдохнуть от тяжести. — И-и, сколько я насмотрелась с этими письмами! Ну, читайте. Я подожду.

Она говорила таким тоном, словно знала: то страшное, что Маша могла прочитать, не таким будет страшным, если девочка-почтальон в синем берете постоит рядом с ней. Должно быть, это было действительно так, потому что Маша заспешила, неловко разорвала конверт и, едва прочитав первую фразу, покачнувшись, прислонилась к стене; листок в ее руках задрожал. Девочка вытянула шею и заглянула в письмо: "Маша! Родная моя!"

— Ну, если жив, так я побегу, — сказала она и застучала деревяшками по лестнице.