Юность Моисея

Круглый дом был жилой. Более того, перед печкой хозяйничала молодая девушка в накинутой на плечи лохматой яге, [61] и возле колодца на брёвнышке сидел довольно крепкий юноша. Что ни говори, а оседлавший бревно парень был точно из приезжих. Во-первых, никто из местных парней не позволил бы себе с бабой разговоры разговаривать, когда та делом занята. Во-вторых, делать что ли мужику-то нечего? Уселся, вишь, перед бабой! Хочь и молода она, только уговаривать девку на майдане вечером положено, а не мешаться и не болтать бестолку.

Да и одет парень был не по-русски, не по-нашенски. Солидность ему придавал кожаный кафтан, из-под которого выпросталась длинная, много ниже колен, шитая из широких вощёных листьев какого-то неувядающего дерева мужская юбочка. [62] А ноги, обутые в деревянные сандалии, прям крест накрест опутаны ремешками из верблюжьей кожи, которые крепились к тем же сандалиям. Это ж надо в таких обутках и в гиперборейскую столицу завалиться?!

– Ты так и не сказала, Нава, что это на тебе одето сегодня? – вскинул глаза юноша. – Я ни одной ещё здешней бабы не видывал в такой душегрейке!

– Ах, это? – девушка ласково провела рукой по меху, пришитому поверх надетой на неё шубы. – Это яга. Тоже мне скажешь, душегрейка! Неужто никого в ягах не видывал?

– Видывал, – признался тот. – Только в ягах здесь почему-то одни старухи ходят. А ты совсем даже не старая.

– Так-таки и не старая? – рассмеялась девушка. – У вас ни в Израиле, ни в Греции, ни в Египте таких не носят, потому что там жизнь совсем другая. У вас больше кочуют да скот пасут и только.

– Точно, – согласился парень. – Но здесь, я заметил, одни бабы ходят в ягах. Никто из мужиков, из стариков, да из мальчишек тоже не надевает такую шубу лохматую. Зачем это?

– Бабы говоришь? – нахмурилась Нава. – А в какой стране ты видел мужика возле печи? В какой стране мужики умеют металл из болотной ржи добывать, да руду переплавлять? Где ты мужика у печки видывал?

– Так ведь не обед же готовишь! Ты металл плавишь, всё одно как корову доишь! – попытался отшутиться парень. – Так, как вы это делаете, не умеют нигде. Уж поверь мне, ни одной бабы, как ваши, ни в одной земле не видывал. А перестранствовал я – дай Бог каждому, не смотри, что молодой. И как вы живёте, не живут нигде. Откуда здесь такое?

– Слушай, Толмай, – обернулась к нему Нава. – Ты только приехал, а сразу всё знать хочешь. Поживи, тебя никто не гонит. Даже у меня пожить можешь, в гостевой постелю. Ведь ты не один к нам приехал. Гости круглый год в город приезжают, живут здесь, и каждый в свою страну увозит то, что ему нужно. Нам не жалко делиться Божьими дарами, затем и родились на этом свете. Если поможешь ближнему, он тоже поможет тебе, неважно на том или этом свете. Ведь если мы пришли в этот мир, значит, должны помогать друг другу. Иначе, зачем приходить?

– Помогать? Кому это помогать? – ехидно усмехнулся Толмай. – Что ж тогда во все века люди войны устраивают? Или никак меж собой рабов да завоёванных царств не поделят? А ты предлагаешь помогать извергам делить отнятое и продавать в рабство обездоленных.

– Ты говори да не заговаривайся! – прикрикнула на парня девушка. – Наши люди создали здесь свой мир, нужный только нам одним, а торговля всякая по вашему Израилю, по Венеции проходит красной чертой. Дай срок, вы и души научитесь продавать, и Бога.

– Своего? Или вашего? – не сдавался юноша.

– Треглав всегда Един, только во всех странах его величают по-разному, – пояснила девушка. – У нас он тоже триедин: Вышень, Род и Сварог, а богиня любви – Лада, затмила всех ваших женщин своей красотой не внешности, а души.

– Даже Инанну? – поинтересовался Толмай.

– Кто такая Инанна?

– Ты, такая умная и не слышала про нашу Инанну? – искренне удивился юноша. – У нас даже песни в Лагаше про неё поют:

«Докучать, оскорблять, попирать,

осквернять – и чтить —

в твоей власти Инанна…» [63]

– Ты баешь, мол, умная я? – улыбнулась Чернава. – Наши мужики бабам такие слова говорят, только когда хотят опростоволосить: «Молчи, дура!». Иль у вас не так?

– Не так! – выразительно отреагировал Толмай и даже рубанул ладонью воздух в своё подтверждение.

– Отрадно слышать, – улыбнулась девушка. – Так зачем же ты к нам-то пожаловал? Ведь который день всё молчком, да молчком. Негоже так.

– Я и раньше сказать хотел, – принялся оправдываться юноша. – Да недосуг как-то. Надысь ваши мужики пособить просили, а сегодня не к месту…

– У нас всё к месту, – перебила его девушка. – Поведай, коль к лицу, зачем пожаловал?

Толмай кашлянул сначала. Но, видя, что собеседница его даже отложила работу, надеясь выслушать исповедь гостя, решил не скрывать и не изворачиваться от ответа. Ведь Чернава – действительно умница, поэтому, вероятно, и одна. А то такую кралю навряд ли бы кто отпустил. Вдруг подскажет, как найти то, что давно Толмай ищет?