Дмитрий ездил ко мне каждый день и был все время чрезвычайно нежен и кроток; но мне именно поэтому казалось, что он охладел ко мне. Мне казалось всегда больно и оскорбительно, когда он, приходя ко мне на верх, молча близко подсаживался ко мне, немножко с тем выражением, с которым доктор садится на постель тяжелого больного. Софья Ивановна и Варенька прислали мне чрез него книги, которые я прежде желал иметь, и желали, чтобы я пришел к ним; но именно в этом внимании я видел гордое, оскорбительное для меня снисхождение к человеку, упавшему уже слишком низко. Дня через три я немного успокоился, но до самого отъезда в деревню я никуда не выходил из дома и, все думая о своем горе, праздно шлялся из комнаты в комнату, стараясь избегать всех домашних.
Я думал, думал и, наконец, раз поздно вечером, сидя один внизу и слушая вальс Авдотьи Васильевны, вдруг вскочил, взбежал на верх, достал тетрадь, на которой написано было: «Правила жизни», открыл ее, и на меня нашла минута раскаяния и морального порыва. Я заплакал, но уже не слезами отчаяния. Оправившись, я решился снова писать правила жизни и твердо был убежден, что я уже никогда не буду делать ничего дурного, ни одной минуты не проведу праздно и никогда не изменю своим правилам.
Долго ли продолжался этот моральный порыв, в чем он заключался и какие новые начала положил он моему моральному развитию, я расскажу в следующей, более счастливой половине юности.
24 сентября, Ясная Поляна
[1] я могу
[2] Вам, Николенька!
[3] дурной вкус
[4] ручка для карандаша
[5] известий о себе
[6] поверенным по делам
[7] четвероюродный брат
[8] это вы — маленькое чудное совершенство
[9] Благодарю, дорогой мой
[10] если бы молодость знала, если бы старость могла
[11] «Патетическая соната
[12] Безумца
[13] на порядочных и непорядочных
[14] дурного вкуса
[15] Я был очень порядочным человеком
[16] мачехой
[17] это не люди порядочные
[18] для молодого человека из хорошего дома
[19] мужичье
[20] Как это красиво
[21] О да!
[22] Потушите свечи, Фрост!
[23] дорогой мамой